Подкарпатская Русь (сборник)
Шрифт:
Встрепенулись Головани, зашевелились, потирая словно с мороза руки, хотя всё по-прежнему было душно, пусто, непонятно-тоскливо на душе. И вот солнце…
Солнце било в глаза.
Мария ужимисто бросила взор на верх ветрового стекла, где должен был быть солнцезащитный козырёк. Мария не помнила, когда козырёк и отвалился. Сколько собиралась снова повесить, да всё откладывала на потом да на потом. За сплошными дождями совсем забыла про козырёк.
Щурясь, Мария видела плохо. Ей бы, может, усмирить
Улица торопливо убегала в крутой поворот.
Марии и самой зашло на ум чуть обломить быстроту. Но, увидав в кружке зеркальца недоуменные лица, непутёво хмыкнула и пустила на все пары. Надсадно охнув, машина со стоном взяла, загребла новой резвости. Всё в машине, выскочившей за разделительную полосу, вальнулось к одной стороне.
Последние жаркие лучи кололи прямо в глаза.
Мария инстинктивно вскинула щитком узкую, длинную, как гробик, ладошку и оцепенела.
Навстречу во всю ширь крутой улицы железной рекой державно лилась демонстрация.
Мария вжалась в спинку сиденья, вытянулась. Торможение было такой силы, что её подняло, но и так, полустоя, она не выронила руля, словчила стать поперёк улицы, подставив машинный бок переднему ряду метрах в трёх от него.
– Да погорели б вы все! – грозя сбелевшими кулачками окаменевшей толпе, выдохнула Мария. – Делать вам, что ли, не черта!? Побрали плакатики и шлёндают! Бесовы ленькари!
– Какие ж они лодыри? – приходя в себя, смято возразил старик. – Люди требуют своего.
– Своего требуй прежде всего у самого себя! – почти выкрикнула Мария. – А у них… Глубоко покурили, мелко поработали… На работе надо работать! Тогда и получишь!
– Э-э, Марийка, не с больша ума… Да не пригрейся ты к бродвейскому боку, не знаю, как бы тогда ты сама и пела?
– Работать по совести везде не запрещено! И на Бродвее ленькарям не кланяются!
– И правильно делают, мадам, – приподняв шляпу, в мягкой грусти проговорил подошедший мужчина.
Похоже, он был близко в толпе и слышал разговор.
По его знаку в машину вкогтились со всех сторон и понесли.
– За-а-че-ем? – задыхаясь, застонала Мария. – Зачем бросать с обрыва?
– Этого удовольствия, увы, мы вам не предоставим. Уж как-нибудь сами… На досуге… – Тот же мужчина, помогавший своим товарищам нести машину, холодно смотрел на Марию. – А мы сегодня добрые. Благодарите стампид.
Машину поставили у обочины.
– Больше вы нам не мешаете, – в прощанье мужчина вскинул два пальца. – Все претензии – ему!
Мария вмельк глянула, куда тот показывал, и меж прохожих на тротуаре увидела покачивающуюся из стороны в сторону полицейскую каску. Из-под каски выкруживались тугие белокурые колечки.
«Только и не хватало этого блондина неудачного цвета», – упало подумала Мария, ложась помертвелым лицом на руль. Будто холодом её одело от внезапного страха. Она испугалась бегущего именно к ней полицейского и приняла летучую мысль: разыграю из себя погибшую, а там будь что будет.
Полицейский тыкнул дубинкой в плечо.
Мария не шевельнулась.
– Нет ничего умнее и надёжнее молчания, – устало пробормотал и, облокотившись на верх «Мустанга», скучно воззрился на демонстрантов. Потом наклонился к окошку, вовсе не глядя на сидящих в машине:
– Эй!.. На заднем! – стукнул по крыше дубинкой. – Она у вас что, уже готовая?
– Наполовину! – взрывчато-блаженно прошептала Мария, узнав голос Джимми.
– Мама миа! – отшатнулся поражённый Джи. – Да благодари Бога, что именно мне поручено прогулять эти… дорогие сливки ёбчества. – Дубинка коротко качнулась в сторону текучей людской лавины.
Мария воспрянула духом. Заулыбалась.
С Джи ей всегда было просто, легко, понятно.
Послал же Господь такого сыночка!
– Джи! Сынок! Они не перекинут мою тачку?
– А на что здесь я? Для модели?
Прикрывая собой машину, Джимми широко, прочно расставил ноги, энергичными жестами требовал: ну живей, живей шевелите копытами!
За сыном-полицейским Мария чувствовала себя надёжно. Ещё минуту назад она ни за какие блага не желала видеть полицейского. Но теперь, когда этот полицейский оказался родным сыном, она заново родилась на свет, осмелела, засияла, показывая всем сидящим сзади Голованям, что она и гордится сыном, и ничего с ним не боится.
Избочившись, наползая боком на руль, Мария зудяще таращилась из-за Джи на плотно идущих людей. Сомкнуты губы, в гневе глаза, слегка наклонены вперёд головы, вроде брухаться собрались.
Она видела хорошо, в подробностях видела эти лица, впервые видела так близко бастующих, и ни одно лицо не нравилось.
«Гм… Разойдись, болячки, чиряки идут! Не в час… У нас не побрухаешься, – благодарно смотрела в спину сына в полицейском. – Скоро посбивают рожки. Идите… От бублика выбастуете шнурочек…»
Ей вспомнилось, как хотелось Петру пива.
– Кстати, – мальчишески крутнулась к Петру, – ты вот на ипподроме горел выпить пива. Да где ж ему взяться, если окаянные пивовары видишь, чем заняты? Бастуют наши толстодумы! Видите, у них плохие условия труда, низкая зарплата. А у вас, на Родине, что, все под полный корешок довольны и условиями, и заработком? В такой довольке, что аж шуба заворачивается? Совсем не бывают демонстрации?
– Почему же? На Май… На…
– Я не про праздничные. Я про эти!