Подкидные дураки
Шрифт:
– Здравствуйте, - сказала Лисина.
– Куда это вы мчитесь?
– Да так, черт его возьми.
– Ракитников вытащил платок и потер пылающее, воспаленное лицо.
– За примусом... В кухне ремонт...
– У меня чай горячий... Заходите. (Она взглянула умоляюще.) Напьетесь чаю у меня, ей-богу, а?
Ее скуловатое лицо было напудрено, брови выщипаны и подкрашены по моде. Части этого лица, казалось, были собраны от разных лиц; пожалуй, своими казались только глаза неопределенного цвета, небольшие и до жалости искательные. Она высунулась вся из двери, придерживая (для прелестности) бумажный халатик. Шея у нее была цвета опаленной гусятины. Ракитникова шатнуло, стиснул зубы и вошел в непроветренную комнату. На дешевенькой скатерти в пятнах стоял эмалированный чайник, из носика шел пар. Это была единственная отрада в комнате, где в стенах торчали гвозди. Голое окно.
– Я ужасно жалею холостых, - сказала она.
– Без нашей сестры и чаю-то как следует не напьетесь.
При этом она усмехнулась, собрав губы присоском. Только сейчас Ракитников почувствовал, что внутри у него все сухо, как в раскаленной пустыне. Вместо того чтобы пробормотать, как он и намеревался, вроде: "Ну вот, очень рад, значит - я пошел", - он присел к столу, где дымился носик у чайника, и начал пить чай, скупо, но вежливо отвечая на вопросы.
Это придало смелости гражданке Лисиной. Она подошла к комоду и попудрилась. Запахивая капотик, повела плечами, обернулась, сверкнула (так, видимо, ей представилось, что сверкнула) глазами, мелко засмеялась.
– И я с вами выпью за компанию... Третий раз чайник грею...
– Да, в такую сырость приятно чайку, - согласился Ракитников.
Так они разговорились. Лисина сообщила, что хорошо знает его бывшую жену Людмилу Сергеевну:
– Моя тетя всю зиму ходила к ним стирать... А теперь, вы знаете, они уехали в Крым на плешь, купаться...
– Вот как, - откашлянув хрипотцу, косясь в сторону, сказал Ракитников.
– Тоже, когда вот я была замужем... Это, значит, в двадцать третьем году, - степенно, даже постарев лицом, продолжала Лисина, - мой муж был актер, конечно... Вы не слышали - Гриволысов-Чикин? Гриволысов фамилия, а Чикин он взял, вроде как псевдон... В Туле играл, в Вятке, в Вологде, очень известный... Любил меня, знаете, обожал, как куклу... И он меня постоянно звал: поедем в Крым. Но я отказывалась, а теперь жалею... И вы знаете, как мы разошлись? Из-за тырканов...
– Кого?
– Тырканы - тараканы по-простому. Он был очень скучливый. В Вологде скука необыкновенная в двадцать третьем году... Пить денатурат ему запретили доктора из-за блуждающей почки... И он придумал обучать мышь играть на барабане... Бился с ней, знаете, целый месяц... Я боюсь мышей, ну, не могу сказать как... И я не спала целый месяц с этой мышью в комнате, и вот посоветовалась с нашей хозяйкой, и мы допустили к ней кошку... Мужу я ничего не сказала, хотя он горевал. Хорошо... Ночью он возвращается из кооператива... У них был компаньон-пьяница, заведующий кооперативом, - бывало, он лавку закроет с улицы, а с заднего хода собираются к нему актеры, и они пьют очищенный денатурат и едят все казенное... И приносит он мне в спичечной коробке двух черных тырканов из этого кооператива. Показывает и сам, знаете, радуется: "Мы, говорит, будем их воспитывать и обучать разным упражнениям..." А я боюсь тырканов хуже мышей... Я их на другой день и выбросила... Он как узнал об этом да как закричит: "Ты, говорит, не можешь понять моей художественной натуры, ты два года моей жизни съела..." И тут же он пошел к другой женщине... (Лисина при этих словах сильно потянула носом, вытерла глаза.) Через свою глупость упустила счастье.
– Ничего, как-нибудь поправитесь, - неопределенно утешительно сказал Ракитников. От чая его начало размаривать, и как будто острота восприятия смягчилась... Лисина, подперев щеку, сказала:
– Знаете, не была бы я хитрая, я была бы идиотка в полном смысле...
Возразить на это было нечего. Дождь за окном припустился лить, как из шайки. В комнате стало темно по-сумеречному, лицо Лисиной расплылось беловатым пятном. Кажется, она улыбалась. Уж не вздумалось ли ей, что Ракитников, пригретый чайком, предпримет что-нибудь решительное? Действительно, рот у нее опять собирался трубочкой, из-под халатика появилась коленка, перетянутая подвязкой с бантом. Ракитников весь вдруг ощетинился, отъехал со стулом.
– Я, знаете, пошел, - сказал он. Лисина молчала.
– Хочу прилечь, голова очень...
Она совсем тихо, едва заметно, вздохнула. Он вышел. В коридоре рванул себя за волосы. Лег одетый на постель и действительно заснул под шум дождя.
На этом у всякого человека несомненно окончились бы моральные переживания, вызванные алкоголем и дурным пищеварением. Но в том-то и дело, что здесь было, как уже сказано, отклонение...
Прохрапев, должно быть, часа
Он провел по глазам - они сухи, и подушка суха... Слезы - и те были сном. Ракитников потянулся за папиросами - ни одной... По стенам, по потолку скользили отсветы уличного фонаря, качающегося под дождем. Было зябко, и все существо его наполняла печаль.
Не зажигая света, Ракитников долго ходил из угла в угол. Было жалко себя, шагающего с опущенной головой. Пойти куда-нибудь? В пивную? В гости? Значит - опять напиться, одушевиться, и - все начинай сначала... Нет... Надо решить коренной вопрос: зачем я живу?
Он долго глядел в мокрое окно, - за ним по едва различимым крышам барабанила безнадежность... "В какой-то день я своротил с единственной правильной дороги. И вот - на дне... Здесь вопросов не разрешают. Зачем жить - ответа нет... Живи биологически, переваривай. А уж поставил вопрос - ответ один... Короткий..."
Ракитников со страхом, сжавшим сердце, покосился на ржавый костыль, вбитый над письменным столом в стену, где когда-то висела картина. Усмехнулся для храбрости. Продолжал прогулку из угла в угол. Скрывать нечего: прозевал любовь, поздно спохватился. А что он сделал, чтобы Людмила Сергеевна не ушла от него? Она долго боролась, чувствовала, что кто-то из них двоих должен погибнуть... "Надоело тебе со мной, милая моя, уходи. Развод - два целковых, и никакой трагедии", - такое словечко он ей сказал в день разрыва. Она побелела, замолчала, стала каменной. Ему казалось тогда: эка штука - баба, вместо одной десяток будет не хуже... И был десяток - и веселых, и беспокойных, и жадных, и равнодушных... В каждой он искал жену, участницу, и - каждая оказывалась чужой... Ничего, кроме ужаса одиночества, он не находил, прикасаясь к ним... Иные издевались, поправляя смятые волосы перед зеркалом: "Нынче рабынь не водится, дружочек, многого хотите от женщины..." И были правы, что издевались... Ради чего им жалеть, любить его? Утолила желание и, как куколка, быстро завернулась в кокон, а ты, дружочек, хоть пропади, рассыпься пылью: ты - отжитая минута, и только...
В двадцать первом году Ракитников, ротный командир, беспечный, веселый парень, встретился в Киеве с Людмилой Сергеевной Мусатовой. Кроме солдатской шинели, накинутой на девичьи плечики, заштопанного платьишка и невероятных башмаков, у нее ничего на свете не было. Отец, инженер, находился в эмиграции, братья пропали без вести. Она жила при театральной студии, кормилась пайком. Полудевушка, полуюноша, сверкающий смехом рот, лукавые, прекрасные невинные глаза, ловка, быстра на ответ, смела... Ракитников стал таскать ей из казармы черный хлеб, сало, солонину... Катались на лодке в разливе Днепра между затопленных деревень... У обоих была девственная жадная радость существования... Они потянулись друг к другу, как два звереныша. Ничего не было проще их свадьбы: вытащили лодку на травянистый высокий бугор, - кругом синели воды разлива до горизонта. Леса по пояс в воде, крыши деревень, голубые очертания берегов казались миражами. Садилось пылающее яростью весеннее солнце. Зажгли костер, чтобы испечь картошку, и, наевшись, прижались тесно друг к другу, защищаясь от вечерней свежести. Девушка закрыла глаза, он целовал ей лицо, обветренное и улыбающееся.
Такое существо стало с ним жить как жена. С ним жило солнце, радость жизни. Но он находил это неудивительным и естественным, как биение сердца.
Когда кончилась война, они уехали на север, в Питер, где Ракитников кончил университет. Людмила Сергеевна попыталась было опять учиться в театральной студии, но у нее не было таланта к притворству и перевоплощению, и года через два она бросила театр, поступила на службу. Стал служить и он. Сняли квартиру в три комнаты, покупали по дешевке мебель, портьеры, старинные чашки на аукционах. Наняли кухарку. Перед обедом Ракитников привык выпивать рюмку-две водки. Ходили в кино. Завелись знакомые. И полетели года над незрячей жизнью...