Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Еще три, нет — четыре разрыва такой силы, что палубные плиты задрожали. Я чувствую, как детонация проникает до моих кишок. Я осторожно поворачиваю голову. Штурман пририсовал мелом еще четыре метки.
Старик с места не сдвинулся. Он так повернул голову, чтобы одним глазом видеть глубиномер, а левое ухо направить на рубку акустика.
— Мы и правда им не нравимся, — это голос прапорщика.
Быть такого не может: он действительно что-то произнес. Теперь он уставился на пайолы: видно, фраза непроизвольно вылетела у него. Его все услышали. Штурман улыбается, а Старик повернул к нему лицо. На нем промелькнула тень веселья.
Камушки. Сперва почудилось, что с левой стороны в корпус лодки бросили горсть крупного песка. Но теперь песок превратился в садовый гравий, который швыряют лопата за лопатой: третий, четвертый бросок, один за другим. Это их АСДИК. Такое чувство, как будто тебя, абсолютно голого, положили посреди огромной сцены и, осветив софитами со всех сторон, выставили на обозрение всей аудитории.
— Свиньи! — бормочет помощник по посту управления, как бы обращаясь только к себе. В течение какого-то момента я тоже их ненавижу, но, если вдуматься, кто или что «они»: надрывный вой винтов, гудение начиненного взрывчаткой шершня, пронесшегося над лодкой, шорох камушков вдоль борта лодки? Эта тень, этот узкий силуэт, чуть светлее транспортных кораблей — вот и весь враг, которого я смог увидеть…
Белки их глаз! Для нас эти слова — чушь собачья! Мы лишены зрения. Его у нас нет — остался только слух. Приложить ухо к стене! Почему молчит наш обер-предрекатель новых сбросов? Командир нетерпеливо моргает. Ничего нет?
Все преклонят к тебе свой слух, Господи, ибо велика будет радость тех, кто услышит твои слова — или что-то навроде этого. Семинарист мог бы привести точную цитату; он едва различим в сумеречном свете. Брови акустика ползут вверх. Это еще один признак: значит, скоро все уши будут снова заложены.
У них есть уши, но они не слышат. Один из псалмов Давида. Я превратился в слух. Я весь — одно большое ухо, все мои нервы сплелись в один слушающий узел. Они переплелись так же, как волшебный эльфийский волос опутывается вокруг молота, наковальни и стремени.
Заткнуть уши — у нас их полно — преклонить слух — и стены имеют уши — натолкать вату в уши… Ну конечно, вот и ответ: они хотят содрать с нас шкуру, натянуть ее нам на уши.
Интересно, как там сейчас наверху?
Наверняка светло, как днем. Включены все прожектора, небо расцвечено осветительными ракетами на парашютах, чтобы заклятый враг не смог улизнуть. Стволы всех орудий опущены вниз, готовые немедленно дать залп, если удастся выгнать нас на поверхность.
Докладывает акустик:
— Эсминец на двадцати градусах! Шум быстро нарастает! — и, секунду поколебавшись. — Начинает атаку!
В борт лодки врубаются два топора. Опять раздается дикий рев и бурление. Затем в середину яростного возмущения падают еще два удара.
Я открыл рот, как делают артиллеристы, чтобы их барабанные перепонки не полопались. Как-никак, я прошел подготовку канонира военно-морского флота. Но сейчас я стою не у орудия — я нахожусь с другой стороны, посреди рвущихся снарядов.
Отсюда нельзя скрыться. Нельзя лечь на землю. Окопаться — это просто смешно: под нашими ногами лишь стальные палубные плиты, покрытые узором «половые губы», как Зейтлер зовет эти тысячи маленьких рисунков. Я напрягаю всю свою силу воли, чтобы подавить приступ клаустрофобии, это проклятое чувство, когда хочется бежать куда угодно, только бы не стоять на одном месте. Твои ноги пригвождены к полу! Я молюсь, чтобы в моих подошвах был свинец, как у тех ярко-раскрашенных игрушек с бочкообразным низом, которые всегда встают обратно, как бы ты ни сбивал их. Слава богу, я могу хоть вспомнить, как их зовут: неваляшка… неваляшка, ванька-встанька, стойкий человечек, погремушка, щелкунчик. Яркие милые игрушки.
Когда я думаю о них, мне становится хорошо. Меня тоже нельзя повалить с ног. Проем люка, куда я забился — самое лучшее место из доступных ныне.
Я слегка ослабил хватку за трубу. Похоже, сейчас можно передохнуть. Расслабить мускулы, подвигать челюстью, пошевелить всем телом, не напрягать мышцы живота, восстановить кровообращение. Я впервые осознаю, насколько мучительно-неудобна моя поза.
Любое наше движение определяется противником. Томми даже решают, какую позу нам принять. Мы втягиваем головы в плечи, всем скопом ждем ударной волны, а потом, как только снаружи раздастся рев, распрямляемся и позволяем себе расслабиться. Даже Старик предусмотрительно сдерживает иронический смех все то время, пока за бортом после взрыва не вскипает бурление.
Акустик приоткрыл свой рот. У меня тут же перехватывает дыхание. Что на этот раз? Если б я только мог знать, где упала последняя череда бомб, как близко от лодки они разорвались или хотя бы насколько мы ушли от точки погружения. После нашей первой, неудавшейся попытки увильнуть, преследователи, похоже, описывают вокруг нас круги — сначала направо, потом налево, вверх и вниз — как на русских горках. Мы ничего не добились. Любое наше поползновение отвернуть в сторону и скрыться всякий раз обнаруживается врагом.
Акустик закрывает рот и открывает его вновь. Он похож на карпа в садке рыбной лавки. Открывает, закрывает и открывает снова. Он объявляет очередную атаку.
И тут же из его рубки хрипло доносится:
— АСДИК!
Он мог бы и не говорить. Этот звук — пинг-пинг — услышали все, кто находится на центральном посту. Впрочем, как и все матросы, сидящие на торпедах в носовом отсеке, и вахта на корме, в электромоторном и дизельном отделениях.
Враг поймал нас щупальцами своего пеленгатора. В этот самый момент они поворачивают стальные штурвалы и обыскивают окружающее пространство пульсирующими лучами: чирп — чирп — пин — пин…
АСДИК, напоминаю я себе, эффективен при скорости не более тринадцати узлов. При быстрой атаке эсминец теряет с нами контакт. На большой скорости АСДИК подвержен сильным интерференционным помехам от собственных шумов эсминца и возмущений, поднятых его винтами, что дает нам некоторое преимущество, позволяя в последнюю минуту немного уклониться от нацеленного на нас удара. Но их капитан тоже понимает, что мы не будем стоять на одном месте, ожидая, пока нас накроют. Парни, управляющие звукопеленгаторами, не могут сказать ему лишь одного — в какую сторону мы надумаем вильнуть. Тут уж он вынужден полагаться на свою интуицию.