Подмастерье
Шрифт:
— Не понимаю, — задумчиво произнёс Ерёмин. — Почему мы заперлись в городах, когда вокруг такое чудо?
— Ветки сухие для костра собирать давай, философ, — проворчала Соня, но тут же смягчилась, вздохнула совсем по-взрослому:
— Поживёшь на ферме — поймёшь.
И после новой паузы, совсем тихо:
— А не поймёшь, значит, не зря тебя Мастер в ученики взял.
Глядя, как Соня ловко орудует большим ножом, расщепляя ветки на тонкие щепы, Сергей невольно залюбовался. Всякое дело у этой девчонки спорилось быстро, словно она с малолетства только этим и занималась. А ведь действительно — с малолетства. Это он сам прожил тридцать лет, запершись между стен, а она — вольная птаха. Здесь, за городом, всё было
— Совсем малой, — прокомментировала Соня. — Вёдрами играет.
Но Сергей нисколько не обиделся. С любопытством разглядывал кресало и кремень: полоску закалённой стали с мелкой насечкой и камень, о который этой полоской выбивались искры. Сунул нос в мешочек с высушенным трутовником, и долго чихал, слушая объяснения Сони о том, что гриб этот растёт прямо на деревьях, и иззвены собирают его не только, чтобы огонь разводить, но и для лечения. Она показала, как разжигается костёр, а потом весело посмеивалась, наблюдая за неуклюжими попытками Ерёмина. В конце концов, он разозлился, и раздражённо бросил древнюю зажигалку на землю, но девчонка заставила подобрать и не отстала, пока у него не получилось. В котелке она вскипятила воду, засыпала туда чайную заварку, сверху бросила сорванные с вишни листья и прикрыла крышкой. После полудневного перехода еда показалась Ерёмину не просто вкусной — волшебной. Ничего вкуснее он никогда не ел и не сомневался, что никто в его прежней конторе — тоже. А особенно Сергея поразили странные съедобные овалы, покрытые тонкой белой скорлупой. Под ней скрывалась такая же белая мякоть, а в самой серёдке — ярко-жёлтая сытная масса.
— Как это называется? — с набитым ртом спросил он свою спутницу.
— Яйца это называется, — сообщила она. — Ты ещё скажи, что никогда о них не слышал.
— Никогда о них не слышал!
— А-а-а… Ну, так я тебе расскажу сейчас, — с невинным видом заявила девчонка. — У нас на ферме несколько яичных деревьев посажено, вот на них и растут.
— На деревьях? — не поверил Ерёмин.
— Ну не птицы же их несут! Конечно, на деревьях. Придём на ферму, поручим тебе за яичными деревьями ухаживать. Ты только напомни мне, а то запамятую.
В час они не уложились, провели в Жаворонках вдвое больше. Уходить было неохота, ноги налились от усталости, и после сытного обеда клонило в сон, но, пересилив себя, Ерёмин впрягся в рюкзак и беспрекословно двинулся вслед за Соней. На самом краю белого облака он остановился и, обернувшись, вдохнул воздух полной грудью.
А потом снова была дорога, и столбы вдоль неё, и пара разрушенных старинных зданий в Вяземах, и тропа через лес, и долгий дорожный разговор — ни о чём, и обо всём сразу. О том, что было и о том, что будет, о прежнем и настоящем, и даже немножко о будущем: так, чуть-чуть, про самый краешек его — о завтрашнем дне.
— Мастер читал, что в давние времена пару себе выбирали не на год, а на всю жизнь, — рассказывала Соня. — Многие из иззвенов так и поступают, хотя мы тоже разные… И существовал тогда обычай: женщина забывала свою фамилию, а называлась фамилией своего мужчины. Красиво, да? Только не понятно, как им удавалось-то? Тут захочешь забыть, так, как назло, помнится. А Вовка говорил — он ведь и старые могилы раскапывал, и не однажды — Вовка говорил, копатели долго не понимали, почему у многих золотое кольцо на правой руке, на безымянном пальце. Сначала думали, покойникам его надевали. А потом Мастер в книгах отыскал, что нет: кольца мужчина и женщина друг другу дарили, когда становились парой на всю жизнь. Через год после этого женщина рожала…
— Брр… — поморщился Сергей. — Я слышал, у них инкубаторов не было: дети росли внутри своих матерей.
— Как у чечухов прямо.
— Я как представлю себе женщину с ребенком внутри…
— Ага, кошмар просто, — согласилась Соня. — Гляди-ка, уже к Ямщине подходим. Видишь, дуб кривой, засохший? Он тут один такой, словно сторож у овражины. За Ямщиной — та самая овражина, через которую в масках идти надо. Когда на лошади, мы в обход ездим, а пешком далёко в обход. Часа три потеряешь.
Она хотела сказать что-то ещё, но неожиданно схватила Ерёмина за руку и остановилась: на лесной тропе стояло крупное коренастое существо в длинном, ниже колен, тёмно-коричневом балахоне. Существо было совсем лысым: ни волос, ни щетины, отсутствовали даже ресницы и брови. Ото лба до затылка тянулись три грубые тяжелые складки, средняя из которых убегала за ворот серо-коричневого балахона вниз по шее, а боковые спускались к ушным раковинам, огибая их и прикрывая двумя короткими болтающимися кончиками. Существо часто моргало: толстое верхнее веко стремительно падало, защищая глаза, и также быстро возвращалось на место. Заметив людей, оно замерло, и, два круглых коричневых зрачка уставились на Ерёмина и Соню.
— Чечух, — одними губами прошептала Соня.
9
Чечух, не шевелясь, настороженно следил за людьми. Не двигались и они. Прошло, наверное, секунд тридцать, прежде чем толстые губы существа вытянулись, и оно издало резкий короткий свист. Почти сразу же прозвучал ответ, и не один, а несколько. Озираясь по сторонам, Ерёмин и Соня стали медленно отступать по дороге, с испугом наблюдая, как один за другим появляются новые чечухи. Невысокие, но тяжелые, массивные, они были похожи друг на друга — тёмно-коричневыми балахонами и одинаково угрюмым выражением лица. Обуви чечухи не носили. Ступни у них были крупными, гораздо крупнее человеческих, пальцы торчали в разные стороны, а подошва казалась загрубевшей и твёрдой. Их одежда, сшитая из цельного куска грубой и толстой ткани, была подпоясана широким куском кожи, к которому крепился небольшой кожаный карман. Из него виднелась рукоятка ножа и с десяток тонких коротких прутьев — скорее всего, нечто вроде охотничьего метательного оружия.
— Они понимают по-нашему? — тихо спросил Ерёмин.
— Редко, — голос у Сони дрогнул, она по-прежнему не отпускала руки Сергея.
В несколько мгновений дикари окружили путников и тот, первый чечух, отодвинув своих товарищей, подошёл к Ерёмину. Главный, догадался Сергей. Ноздри дикаря широко раздувались, он неторопливо оглядел-обнюхал путников и что-то коротко приказал. Тут же чьи-то крепкие жилистые руки сорвали с Ерёмина рюкзак и передали вожаку.
— Послушайте, — попытался заговорить с ним Сергей. — Мы…
Острый металлический прут уткнулся ему в горло, и Сергей смолк. Чечухи подтолкнули пленников в спину, и повели вперёд по тропе. Хмурый вид дикарей не предвещал ничего хорошего, от них омерзительно пахло, казалось, просто физически невозможно человеку находиться рядом. Пересилив отвращение, Ерёмин прислушался к разговору: речь их оказалась почти человеческой, только грубой и хриплой. Отдельные слова были не то, чтобы знакомы — скорее созвучны знакомым. «Человек» звучало как «чвек», «солнце» как «санца», «смерть» как «мертвь». Он выхватывал их из медленной речи, но даже приблизительно не мог угадать, о чём говорят дикари. Хотел было сказать о том Соне, но неожиданно почувствовал, что девчонка дрожит.