Подменный князь

Первое, что я услышал проснувшись, был плеск ручья. Вода текла в метре от моей головы, а сам я лежал на крупном песке – холодном и влажном. Сверху шумели кронами березы и осины, по верхам которых гулял ветер.

Я сел и огляделся. Ручей был нешироким, с прозрачной водой, сквозь которую явственно виднелось поросшее илом дно. Протянув руку, я нащупал ружье и чуть успокоился. В этом было уже что-то понятное:

ложась отдохнуть, я положил двустволку вплотную к своему телу. Как-никак, я находился один в лесу и ружье в такой ситуации – дело серьезное. Тем более что места мне не слишком знакомые, а ружье – не мое. Мне дал его Петр.

С Петром мы шесть лет учились вместе в мединституте в одной группе и все годы даже сидели рядышком. Студенческая дружба, как и школьная, – самая крепкая, я так считаю. После окончания института я остался в Москве, а Петр вернулся к себе на родину, в маленький белорусский городок, расположенный неподалеку от Полоцка. С тех пор прошли годы, за которые немало воды утекло. Я многое узнал о жизни и практической медицине, работая линейным врачом на московской «Скорой», а Петр сделался заведующим поселковой амбулаторией и получил в свое распоряжение больничку на десять коек, врача-стоматолога и полненькую розовощекую фельдшерицу, на которой не замедлил жениться.

А неделю назад я приехал к нему погостить.

«Рыбалка отличная, – писал мне Петр, зазывая к себе. – Охота великолепная, а местный самогон – произведение искусства».

Особенного выбора, где провести отпуск, у меня не было: не в Турцию же ехать на жару по дешевой путевке. Отчего не навестить старого друга и не получить все три вида нехитрых, но зато подлинных удовольствий, которые он описывал?

Другое дело, что все сложилось не совсем так, как я себе представлял. Во-первых, Петр оказался настоящим трудоголиком, чего за ним прежде отнюдь не замечалось. А население вверенного его попечению поселка, видимо, насквозь больным, потому что мой друг пропадал в своей амбулатории днями напролет. Когда же он, совершенно измотанный, возвращался вечером, об охоте и рыбалке не могло быть речи, так что нам оставалось лишь третье из перечисленных им удовольствий, наиболее доступное, а именно – картофельный самогон. Впрочем, сельская интеллигенция увлекается этим делом еще с чеховских времен…

Спустя неделю такого отдыха я не выдержал и, поняв, что от Пети толку не будет, выпросил у него двустволку и с раннего утра отправился на охоту в одиночестве. Заблудиться я не слишком боялся: с собой имелся компас, а охотником я был довольно опытным – вырос в военных гарнизонах, где служил отец, а охота там – едва ли не единственное развлечение. Не считая офицерской «стекляшки» и походов по чужим женам, что по молодости лет было для меня недоступно.

– На кабана пойдешь, – решительно сказал накануне вечером Петя, отсчитывая мне патроны. – У нас их тут сейчас прорва. Жаканом будешь бить, так надежнее.

– Жакан лучше на медведя, – нерешительно заметил я, но Петя был тверд.

– Нет у нас медведей, – отрезал он. – Давно всех извели, еще в шестидесятых. Мне только отец рассказывал про них. А кабана жаканом достать – верное дело. Между глаз – и готово. Вот тебе шесть штук, держи. Достанешь кабана – Людка зажарит с картошкой, а я вечером приду, отметим это дело. У меня завтра две операции, так что я поздно буду.

В лес я вошел в шесть часов утра, когда солнце еще только вставало над деревьями и ночной холод хоронился в темных чащах. Белорусские леса знамениты своими чащобами.

Через пару часов я с непривычки подустал. Бродить по лесу – это не прогулки по аллеям. Упавшие деревья, густой кустарник, прогалины с крутыми склонами, а ты при полном снаряжении – с ружьем, подсумком, в сапогах, чтоб не промочить ноги в болоте. Правда, следы пребывания кабанов я заметил, уже предполагал вскорости выйти и на зверя, как вдруг…

Усталость накатила внезапно. Я брел по краю болота, поросшего зыбким светло-зеленым мхом, на котором яркими пятнышками светились кустики созревающей брусники, и внезапно почувствовал слабость. В голове зашумело, ноги сделались слабыми, и стало понятно, что нужно отдохнуть. Избыток кислорода, непривычный для московского жителя, вчерашние возлияния в гостеприимном доме или банальная дистония: на отдыхе не хотелось ставить диагнозы даже себе самому.

Сел на траву, прислонился спиной к сосне и закрыл глаза. В этот момент я словно куда-то провалился.

И вот теперь я открыл глаза. Проснулся или очнулся – это можно называть по-разному. Судя по тому, что чувствовал себя хорошо, отдохнувшим и полным сил, лучше сказать, что проснулся. Кроме того, мне что-то снилось, чего при обмороках не бывает, так что – именно проснулся.

Вот только места я не узнавал. Заснул на краю болота, а проснулся на берегу ручья. И лес вокруг изменился: были сосны, а теперь оказались березы и осины.

Кто-то таинственный пришел и перетащил меня по лесу на другое место? Абсурд. Кому это надо и зачем? Таскать меня тяжело, хоть я и не толстый, но все-таки рост сто восемьдесят восемь сантиметров. И ружье цело…

Или я заснул, а потом встал и, как лунатик, бродил по лесу, пока снова не улегся? Ну, это просто бред! Уж чем-чем, а лунатизмом я никогда не страдал. И вообще: если можно в наше время встретить полностью психически здорового москвича, то это ваш покорный слуга.

Страха не было. Я сидел у ручья и под его мягкий шелест, под шум берез на ветру, медленно перебирал в голове возможные варианты объяснения.

Я сделался жертвой злоумышленников? Вряд ли, ведь меня не убили и не обокрали.

Похитили инопланетяне? Интересная мысль, конечно, но тогда где же они? Ау, инопланетяне!

Или я сошел с ума? Пожалуй, эта версия выглядела наиболее правдоподобной, хоть и печальной. Но психиатрическое заболевание – это не тот диагноз, который человек, даже будучи врачом, может поставить себе сам.

Впрочем, долго сидеть мне не пришлось. Рев зверя – глухой и мощный – послышался из леса. Казалось, некое чудовище рычит совсем близко от меня. На кабана это было совсем не похоже.

Вскочив на ноги, я проверил на всякий случай, заряжено ли ружье, а потом побежал на рев. Побежал, правда, это слишком сильно сказано. Теперь лес вокруг меня был совсем иным, чем тот, в который я вошел утром: он стал значительно гуще и сильно засоренным, заваленным гниющими стволами деревьев, непроходимым и каким-то удивительно колючим кустарником. Через этот лес нужно было продираться.

Вот и поляна, на которую я выскочил наконец, забыв об опасности. И что же?

Первое, что бросилось в глаза, – обезображенный труп, залитый кровью. Мужчина, судя по коже на ногах, довольно молодой. Больше ничего сказать было невозможно, потому что все остальное представляло собой одну сплошную рану. А лучше сказать – труп был обгрызен со всех сторон и вывороченные внутренности багровым осклизлым комом тянулись из живота несчастной жертвы.