Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник)
Шрифт:
Танцор был неутомим. Он танцевал и танцевал, помогая в то же время и музыкантам. Когда играли особо пошлую вещь, при которой публика должна была подпевать музыке, он вскакивал на эстраду, брал у скрипача инструмент и сам начинал пиликать. При этом он пел убедительно и соблазнительно, чтобы внушить черни в смокингах простейшие настроения, наполнявшие, на радость улыбающемуся хозяину, столы бутылками шампанского:
Ребёнком ты купался слишком горячо! Оно тебе, конечно, повредило! Мой милый друг, скажу тебе в лицо: Ты мне не интересен! Ребёнком ты купался слишком горячо! Оно тебе, конечно, повредило! А потому мой искренний совет: Когда купаешься, не делай слишком жарко.
– Я бы тоже потанцевал! – воскликнул Прайндль.
– За
Юный венец сделал, как ему сказали. Оркестр играл танго. Во время этого танца Иво со своей дамой скользил мимо их стола. Впервые его взгляд упал на доктора Фальмерайера. Иво, казалось, был изумлён, на секунду задержался, поклонился. Врач ответил на поклон. Когда музыка замолчала, танцор отвёл свою даму на место, затем подошёл к столу, поздоровался.
– Вы здесь, доктор? Вот неожиданность!
Фальмерайер не подал ему руки, но предложил сесть. Танцор отказался: теперь неудобно, так как он обязан танцевать все танцы. Но скоро уже конец. Клиенты, как правило, ложатся спать рано. Может он придти позднее со своей партнёршей?
– Мы будем очень рады! – сказал врач.
Иво поблагодарил, поклонившись. Подошёл к оркестру, на этот раз сел за рояль и к великому удовольствию публики площадным тоном запел:
Мой попугай не ест крутых яиц. На редкость глупая он птица. Красивее других он попугаев. Но никогда не ест крутых яиц. Он жаден до пирожных и конфет. Икры и сельдерей-салата. Его прельщает лукутата, Но он не ест крутых яиц.
– Тьфу, дьявол! – сплюнул врач, – это ещё хуже, чем ездить по воздуху. Кишки переворачиваются в животе, когда приходится слышать такие пошлости. От этого тошнит! Я на все согласен ради науки, но это уже чересчур! Обожди-ка, молодец, я тебе за это отплачу!
– Вы как будто не очень хорошего о нем мнения, – заметил Ян. – что он вам сделал?
Фальмерайер сморщил губы:
– Он утащил у меня девушку. Это случилось почти без его вины. Она за ним убежала. Роман из тех, какие у него случаются ежедневно. Её отец – школьный учитель в Бриксене. Бедная мещанская семья. Он умер, мать была давно в могиле, денег – никаких. Несколько друзей старика сложились, чтобы воспитать его дочь. Я был из их числа. Девочка росла, как молодая травка, свежая, с высоко поднятой головой. Было радостно на неё смотреть. Я все более и более подумывал: она может стать моей женой. И вот в Инсбруке в кабаре она увидала этого молодчика, бросилась к нему и поехала с ним. Не было никакой возможности отговорить её вернуться назад. Ничто не могло её заставить отказаться от красавца Иво. Он держал её, пока она ему не надоела. Хотел от неё отделаться, но Цилли прилипла, как репейник. У него постоянно были долги – она отдавала ему все, что зарабатывала. А чем она могла зарабатывать? Не прошло и полугода, как она превратилась в его девку. Где она теперь – не знаю, в какой-нибудь канаве. Я не богослов, а медик. Я не упрекаю ни парня, ни тем более – девушку. Обстоятельства – случай – судьба! Но тогда меня это сильно задело за живое, когда она бросилась ему на шею и посмеялась надо мной. Даже теперь рана ещё не зажила и, пожалуй, никогда не заживёт. И потому – назовите это, если вам угодно, детской злостью с моей стороны – мне доставит удовольствие видеть этого молодого человека у себя под ножом.
Он взял своими узкими белыми руками кофейную ложечку и стал играть ею, как скальпелем.
– Не радуйтесь преждевременно, доктор, – заметил Ян. – дело ещё не зашло так далеко. Почему, однако, вы думаете, что он примет наше предложение? Врач разрезал воздух своей ложечкой:
– Я знаю его историю. Собрал тогда сведения ради Цилли. Он из богатой семьи. Его покойный отец был председателем земского суда. Он стал военным нуворишем, вырос во время инфляции. Юноша учился. По крайней мере, должен был это делать. Бросал деньги налево и направо, делал глупость за глупостью. Мотал, пока не промотал все состояние матери. Нынче она голодает и побирается со своими остальными тремя детьми, которые лет на десяток моложе этого. Мать верила ему, его обещаниям. Может быть, верит и поныне. Он неплохой парень, любит свою мать. Он у меня часами плакал о ней. Если он получит сумму, которая снова поставит на ноги семью, если усилит огонь, который сможет разжечь очаг его матери, тогда, пожалуй, моль и полетит на блестящее пламя…
Ещё один, последний танец. Прайндль покачивался с танцовщицей. Красавец Иво дул в саксофон, затем протанцевал с какой-то костлявой бледной дамой – так, что её острый подбородок почти буравил ему манишку. Галантно поклонился, остановился и пропел ей:
Не пожелаешь ли ты Пойти со мной в мою комнатку? Есть ли у тебя время около десяти Повидаться со мною? Зайди и взгляни: Там под крышей Живёт холостяк, И ясно светит луна В его кровать!..
Малокровная девица сделала невинное лицо, но посмотрела на него двусмысленным косым взглядом. Если бы это было правдой, если бы только её красивый танцор в самом деле имел в виду её! Она вздохнула: ах, он всего лишь под музыку, пел только потому, что ему за это платят, пел каждой женщине, которая именно в этот момент с ним танцевала.
Иво доставил её обратно к её столу. Танцор закрыл крышку рояля, другие музыканты укладывали свои инструменты, собирали ноты. Зал быстро пустел. Танцор подошёл к ним и представил свою партнёршу.
Ян спросил обоих, что они будут пить.
Высокая блондинка быстро взглянула на часы.
– Ещё нет двенадцати! – воскликнула она. – Кухня, значит, ещё открыта. Могу я заказать что-нибудь поесть?
Она позвала лакея, потребовала холодного ростбифа и яиц. Затем присела.
– Простите, господа, – начала она снова, – мы после завтрака ничего не ели. Это нам полагается даром, как и комнаты. Великолепная плата за нашу работу, не так ли? Обеда мы не имеем права требовать. Танцоры должны сохранять изящество! Вечером кое-что дают, но сегодня мы так язвили друг с другом, что ни к чему не притронулись.
Иво беспокойно вертелся на своём стуле:
– Ну, Иффи, не так уж скверно было! Ты только немного нервничала…
Она резко перебила его.
– Начнём снова! Сколько раз я указывала тебе, что ты не должен говорить мне «ты» в присутствии посторонних. Скажите сами, господа, если молодец так себя ведёт, будто ты ему принадлежишь, то как можно рассчитывать на выгодные знакомства?
Лакей поставил тарелку перед Иффи и положил ей с блюда. Она тотчас же начала есть, потом оглянулась и позвала лакея:
– Ещё один прибор для господина Иво. А если вы, господа, хотите пить, то заказывайте, что угодно. Нам это безразлично. Мы все глотаем.
Они ели. Она выискивала себе лучшие куски, танцор брал то, что ей не нравилось. Доктор Фальмерайер ухмылялся. По каждому взгляду, по каждому движению Иво видно было, в какой степени этот человек находится в подчинении у своей партнёрши и как она командует своим рабом.
– Так… так, хорошо! – думал врач, – эта заставит его дорого платить за всех остальных девушек, которых он топтал ногами.
Он обратился к танцору:
– Итак, дела ваши здесь, кажется, не очень-то блестящи?
Она громко рассмеялась:
– Совсем плохи, ни к черту не годятся! Сезон уже прошёл. Теперь здесь только серьёзные больные и никаких кавалеров. Только люди, сидящие на диете. Глотают воду и моют свои туловища в углекислых ваннах. Жалованья мы не получаем, поэтому должны давать уроки танцев любому желающему. Притом мы должны ещё радоваться, что приплелись хоть сюда, иначе пришлось бы валяться на улице!