Подражание королю
Шрифт:
Я встал и, жуя окурок, отнес цветы и поминальный харч в мусорное ведро.
Водку я выплеснул в унитаз, посуду вымыл, письменный стол протер сначала мокрой, затем сухой тряпкой. Степан умиротворенно посапывал под креслом.
Однако едва я принялся махать веником, как он вдруг с лаем сорвался с места и понесся к входной двери. Бросив веник, я пошел вслед за ним, решив, что прозвенел звонок. На этот счет на Степана можно было положиться. Распахнув дверь, я миновал тамбур и открыл вторую.
Коридор оказался пуст. Я повернулся в сердцах, чтобы обругать Степана, и мой взгляд скользнул по двери
Загнав Степана обратно в двадцать четвертую, я бросился к себе на пятый и врубил приемник. «Клоп» оказался на высоте: я сразу узнал голос, не утративший за полгода в СИЗО характерных барственных интонаций. Правда, Македонов изредка сухо покашливал и, когда останавливался у окна, была явственно слышна специфическая одышка — как у людей, долгое время не выходивших на воздух. Вторым, несомненно, был Бакс — хозяин кафе «Вероника», кривозубая паршивая акула капитализма, с бандитскими наклонностями которой мне пришлось познакомиться довольно близко. К тому моменту, когда я включился, Македонов уламывал Бакса не торопиться с делом, так как ему жизненно необходима небольшая передышка.
— …И я говорю. Там заодно и отдохнете, — тянул бесстрастный голос хозяина кафе. Помнится, раньше они были на ты. — У меня прекрасные условия…
Затем голоса отдалились. Кто-то из них направился в кухню, оставшийся хлопнул дверцей бара и, по всей вероятности, придвинул журнальный столик ближе к креслам; еще какое-то время оба они молчали, но звук льющейся жидкости и позвякивание стекла о стекло были слышны отчетливо.
— Вы можете не курить? — наконец раздался голос Македонова. — Я только что перенес тяжелейший бронхит.
— Не могу, уважаемый Казимир Борисович, — невозмутимо возразил Бакс. — Это преступление — такой коньяк без сигареты. Включите кондиционер.
Я похолодел.
— В этом доме мне противно к чему-либо прикасаться, — брезгливо проговорил Македонов. — Черт с вами, травитесь. Все равно вытянет.
— Вы уже собрали вещи? — спросил Бакс.
— Да.
— Вы помните, что должны со мной рассчитаться за услуги адвоката?
— Естественно. Деньги необходимы вам сейчас?
— Нет. Это может подождать до вечера. Что вы намерены делать с квартирой? Продать?
— Зачем? — удивился Македонов. — Когда первая часть нашей операции будет завершена, я вернусь сюда, сделаю кое-какой ремонт и еще некоторое время поживу…
— Значит, вы согласны с моим планом побыть пару недель за городом, на моей даче, подышать свежим воздухом, подлечиться…
— То есть под постоянным надзором, — в тон ему продолжил Македонов. — А ваше заведение?
— Там есть кому управиться без меня… Ну что, едем?
— Погодите, я уберу посуду, — произнес Македонов.
— Бросьте, — сказал Бакс. — Что за чистоплюйство?
— Я хоть и провел по вашей вине эти полгода в камере, — надменно ответил Македонов, — но в свинью не превратился… Берите бутылку, если вам так уж понравился коньяк, с собой, но ради Бога пока не пейте. Вы же за рулем… — Эти слова Казимир
На пятнадцатой затяжке курившего Македонов вернулся в комнату и сказал:
— Я готов. Еще секунду — вынесу пепельницу. Не хочу этого делать через две недели…
— А вы стали болезненно чистоплотны в заключении, — усмехнулся Бакс.
— Всегда таким был, — отрезал Македонов, затем послышалось его отдаленное покашливание.
Через полминуты дверь за ними закрылась, «клоп» автоматически отключился в тишине, а я выглянул в окно кухни, выходившее на проспект.
Кремовый «БМВ» гражданина Баксанова как раз миновал троллейбусную остановку и набирал скорость. Возвращаясь в двадцать четвертую, я прихватил с собой ломтик сыра — и не напрасно. Степан даже не появился в прихожей, смертельно обидевшись на меня за внезапное исчезновение.
Я обнаружил его лежащим на Сабининой постели носом к стене. На мои льстивые призывы он даже ухом не повел, тогда я присел рядом и погладил его по голове.
— Степан, не стоит, — сказал я. — Пойми — оперативная необходимость.
Пес, не шевелясь, засопел. И тогда я спросил:
— Сыру хочешь, что ли? Ответом было молчание.
— Ну и черт с тобой! — в сердцах воскликнул я, снова хватаясь за веник.
— У меня еще дел по горло, а ты тут с сантиментами!
Пока я ходил за шваброй, Степан успел переместиться в дряхлое кресло и, свернувшись клубком, якобы уснул. Я молча вымыл пол, покурил на кухне и встал на пороге, помахивая поводком.
— Степан, ко мне! — скомандовал я. — Гулять! Упрямое животное не шелохнулось. Я вздохнул и опустился перед креслом на колени.
— Ну прости уж меня, голубчик, — проканючил я. — Больше не буду.
Хочешь сыру?
Пес нехотя поднялся и сел в кресле. Неприлично суетясь, я подал угощение. Времени у меня было в обрез.
Степан хлопнул пастью и снова лег, но уже мордой ко мне. Я торопливо застегнул ошейник и поволок его за собой. Ощущение было такое же, как если бы я тащил за собой ракетный крейсер «Петр Великий».
Обратно мы возвращались запыхавшиеся и обессиленные, но не в двадцать четвертую, а ко мне на пятый. Выплеснув раздражение и получив внеплановую кормежку, Степан наконец сменил гнев на милость, рухнул , плашмя на мои старые носки и задрых сном праведника.
Я же взялся за осточертевшие бумажки…
В шесть мы с ним спустились к Полю, где Степан тут же получил за якобы приличное поведение кусок обжаренной в сухарях телятины, а я — чашку крепчайшего смолистого кофе. Мой приятель безропотно согласился доставить Сабину из больницы, но предупредил, что с утра в понедельник занят, и мы договорились в половине двенадцатого встретиться у ворот института травматологии. Поль не был в курсе событий, и я ничего ему не рассказывал. Одна мысль о том, как мы с Сабиной под ручку вваливаемся в подъезд, меня буквально завораживала. С другой стороны — не везти же ее в багажнике? Прикинув, я сообразил, что на дежурстве в понедельник Кузьмич, а следовательно, на первых порах нам удастся избежать дурацких расспросов и возможных инфарктов.