Подробности жизни Никиты Воронцова
Шрифт:
– Как это верно... "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты..." И как это грустно, в сущности...
И ощутилось беспощадно, что им уже катит за пятьдесят и не вернуть больше молодой уверенности, будто все лучшее впереди, и пути их давно уже определились до самого конца, и изменить пути эти может не их вольная воля, а разве что мировая катастрофа, а тогда уже конец всем мыслимым путям. Грустно, конечно. Но с другой стороны - было время брать, настало время отдавать...
– Нэ журысь, - ласково сказал Варахасий.
– Давай я лучше тебе твою любимую спою.
И спел он любимую и еще одну любимую, и "Кони привередливые"
Потом они надувались крепчайшим чаем (оба признавали только крепчайший), и Алексей Т. рассказал о своих последних приключениях в отечественной литературе. Это было его сладостно-больное место, его радость и страданье, его боевой конек, и он азартно орал:
– Какого черта? Всякий чиновник-недолитератор будет мне указывать, о чем надо писать, а о чем не надо! Я сам знаю в сто раз больше него, а чувствую, может быть, в миллион... Ну, думаю, погоди, сукин ты сын! И написал в ЦК, в Отдел культуры...
Варахасий слушал, подливая в чашки. Ему было интересно и несколько смешно. Когда Алексей замолчал, отдуваясь, он покачал головой и проговорил, как всегда:
– Да, брат, кипучая у тебя жизнь, ничего не скажешь.
На что Алексей Т., как всегда, проворчал:
– Я бы предпочел, чтобы она была не такой кипучей.
Приятели помолчали. Было уже изрядно за полночь, в доме напротив не светилось ни одно окно. Ливень унялся, и небо как будто очистилось. Алексей Т. вдруг произнес со спазмой в горле:
– "А лита за намы - як мосты, по якым нам бильше не ступаты".
Варахасий быстро взглянул на него, а он вздохнул прерывисто и промокнул глаза рукавом халата. Тогда Варахасий сказал:
– Слушай, литератор, ты еще спать не хочешь?
Алексей Т. слабо махнул рукой:
– Какое там - спать...
– Ты трезвый?
Алексей Т. прислушался к себе - выпятил губы и слегка свел глаза к переносице.
– По-моему, трезвый, - произнес он наконец.
– Но это мы сейчас поправим...
Он потянулся было к водке, но Варахасий его остановил.
– Погоди, - сказал Варахасий Щ., следователь городской прокуратуры. Это успеется. Сперва я хочу кое-что тебе показать.
Он вышел, ступая неслышно босыми ногами, из кухни и через минуту вернулся с красной конторской папкой. Такие папки были знакомы писателю Алексею Т.
– фабрика "Восход", ОСТ 81-53-72, арт. 3707 р, цена 60 коп., белые тесемки. Алексей Т. встревоженно проговорил:
– Ты что - тоже в писательство ударился? Так это я лучше дома, на свежую голову...
– Не-ет, - отозвался Варахасий, развязывая белые тесемки.
– Тут другое, полюбопытнее... Вот, взгляни.
Он извлек из папки и протянул приятелю общую тетрадь в черной клеенчатой обложке весьма неопрятного вида. Алексей Т. принял тетрадь двумя пальцами.
– Это что?
– осведомился он.
– Ты погляди, погляди, - сказал Варахасий.
Черная клеенка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид беловатого налета, впрочем, совершенно сухого. Алексей Т. поднес тетрадь к носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее, попахивала. Черт знает чем, прелью какой-то.
– Да ты не вороти морду-то, - уже с некоторым раздражением сказал Варахасий.
– Литератор. Раскрывай и читай с первой страницы.
Алексей Т. вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине ее красовалась надпись печатными
Алексей Т. перевернул страницу. Действительно, дневник. "2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить..." Чернила блеклые. Возможно, выцветшие. Почерк аккуратный, но неустоявшийся, как у подростка. Писано тонким стальным перышком. Алексей Т. сказал недовольно:
– Слушай, это, конечно, интересно - дневник мальчишки тридцать седьмого года, но не в два же часа ночи!
– Ты читай, читай, - напряженным каким-то голосом произнес Варахасий.
– Там всего-то семь страничек...
И Алексей Т. стал читать с видом снисходительной покорности, подувая через губу, однако на третьей уже странице, на середине примерно ее, дуть перестал, задрал правую бровь и взглянул на Варахасия.
– Читай же!
– нетерпеливо прикрикнул Варахасий.
На седьмой странице записи, точно, кончились. Алексей Т. полистал дальше. Дальше страницы шли чистые.
– Ну?
– спросил Варахасий.
– Не вижу толка, - признался Алексей Т.
– Это что - записки сумасшедшего?
– Нет, - сказал Варахасий, усмехаясь.
– Никита Воронцов не был сумасшедшим.
– Ага, - сказал Алексей Т.
– Тогда я, пожалуй, прочту еще разок.
И он стал читать по второму разу.
ДНЕВНИК НИКИТЫ ВОРОНЦОВА
Запись, вероятно, пером "рондо", повернутым слегка влево, почерк аккуратный, но неустоявшийся, подросточий, чернила порыжели:
"2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить. С утра Серафима и Федя взяли Светку и уехали куда-то к Фединым родственникам. Я вызвал своего лучшего друга Микаэла Хачатряна, и мы играли сначала в "Бой батальонов". Потом пошли гулять, играли в снежки. Микаэл неосторожно попал мне в лицо и чуть не разбил мне очки. Гуляли до обеда, потом пошли к Микаэлу и пообедали. После обеда заперлись у него в комнате и спорили о девочках. Микаэл сказал, что останется всегда верен Сильве Стремберг, а я признался ему, что влюбился теперь в Катю Михановскую. Микаэл сказал, что мало ли что, Катя ему тоже нравится, потому что она белокурая и красивая, но он все равно будет любить Сильву, что бы с нею ни случилось, а иначе получается предательство. Мы поругались, и я ушел домой. Сейчас я один дома и начал вести дневник. Впредь обязательно надо вести дневник.
3 января 1937 года. Вчера наши вернулись поздно, Федя был сильно выпивши, Серафима ругалась, а Светка хныкала и спала на ходу. Утром Серафима с Федей ушли на работу, а я до десяти часов валялся в кровати и читал "Крышу мира". Здорово написано. Я бы и дальше читал, но проснулась Светка и заныла, что хочет есть. Мы встали, позавтракали, и она ушла к подружкам. Я еще почитал немного, но потом мне стало скучновато, и вдруг пришел Микаэл. Он сказал, что вчера погорячился. Короче, мы помирились. Честно признаться, я очень люблю Микаэла. Он мой лучший друг. Мы пошли гулять и договорились, что запишемся в секцию бокса, но никому об этом не скажем, а в один прекрасный день встретим Мурзу с его фашистами, и пусть над ними смилуется Бог! После обеда растопил печку и рассказывал Светке страшные истории. Свет я нарочно не включал. Очень смешно, как она боится, а все равно просит, чтобы дальше рассказывал.