Подросток Ашим
Шрифт:
Хотя она и тогда говорила, что Мишка не занимается.
Катушкин застучал ладонями об стол и закричал:
— Гип-гип!
Сзади захлопали. Классная постучала карандашом по столу и снова замерла, ожидая, когда будет тихо.
— В олимпиаде участвовал ещё один наш ученик, — сообщила она.
Участвовал — ну и участвовал. Каждый человек может принять участие в олимпиаде. Но классная опять сделала паузу. И они все слушали, как она молчит, и ждали: сейчас им скажут что-то эдакое.
— Это был Лёша Михайлов, — выговорила, наконец, классная, и кто-то свистнул.
— Ну-ну, лицеисты, — она сделала замечание совсем не сердито, а в классе уже гудели, осваивали
— Михайлов не занял призового места, — сказала Галина Николаевна. — Мало того, он не прошёл дальше отборочного этапа.
И она взяла со стола ещё один листок:
— Ну, что ж. Главное, как говорят, не победа, а участие. Михайлов получает сертификат участника.
Пришлось выйти получать перед всеми сертификат. Классуха, пока он шёл, спрашивала:
— Кто угадает, сколько задач решил Михайлов? Одну? Кто — меньше?
И когда он уже протянул руку, она не отдала сертификат сразу, помедлила, сказала с укоризной:
— Надо ведь было посоветоваться со мной, стоило тебе участвовать в олимпиаде или нет. На что ты надеялся? Только учителей своих опозорил. Люди подумают, что мы здесь вас учить не можем…
А он, что, думал, что результаты на школу пришлют? Если бы их прислали домой, в школе бы никто ни о чём не узнал. Когда приезжал представитель того, другого лицея — интерната, Лёхич смотрел слайды со всеми вместе, и его больше всего впечатлило, что эти дети живут одни. Уедешь из дому — и тебя поселят в красивой комнате, где у каждого свой шкафчик, и всё равно остаётся ещё много места. И твои два соседа с вечными фотографическими улыбками никогда не догадаются, что дома у тебя стоят баулы с лифчиками и мать пинает их ногами, а если сам случайно заденешь, сразу крик: «Ты с этого живёшь, это тебя кормит!»
Уходя, Лёхич взял листок с заданиями, многие брали, но, видать, только Прокопьев сумел всё решить. Лёхич не спрашивал у одноклассников, справились они с задачами или нет, будут отправлять или не будут. Он жил в своих фантазиях, и там ему было вполне по силам победить в олимпиаде. Там и не такое возможным было. Там его мамой была Мария Андреевна, пока в реальности он не возненавидел её за то, что на самом деле она не была его мамой. А теперь он любил Майракпак, Мойру, и иногда она в его мечтах была его девушкой, а иногда он представлял её почему-то взрослой, как Мария Андреевна. И как будто с ней о чём хочешь можно поговорить.
Он шёл по улице мимо своей остановки, мимо домов и мимо других остановок, просто так шёл. Классуха сказала: почему ты не спросил разрешения, прежде чем что-то куда-то отправлять? Мол, ты думал — отучился денёк, и всё, до завтра? Нас больше нет, мы в школе остались? А мы круглые сутки с тобой, мы здесь…
А если быстро идти, то получалось, что их всех и нет с тобой, ты один идёшь. И он не знал, как остановиться. До дома уже мало оставалось, скоро сворачивать в их проулок — и он свернул раньше. Там за углом строили высотное здание, и мама жаловалась, что оно им закрывает всю видимость. На самом деле здание виднелось только из кухонного окна, и то боком. Лехич любил на него глядеть. Внутри сквозь пустые окна можно было иногда увидеть людей, и он завидовал им: каждый из них, как представлялось ему, знал, что делать сейчас, в эту минуту. А он часто не знал, что ему делать.
Стройка была обнесена высоким дощатым забором, но ворота в переулке были раскрыты настежь. Лёхич с опаской вошёл и спрятался за вагончиком бытовки. Народу на стройке было полным-полно, стояли грузовики и штабелями были сложены какие-то предметы, про которые он не понимал, что это и зачем. Он боялся, что его турнут со стройки, но пробраться к большому дому оказалось совсем не сложно. Он шмыгнул в подъезд и стал подниматься по ступенькам. Перил ещё не было, и лестничные проёмы казались очень широкими и опасными. Он жался к стене, чтобы вдруг не свалиться вниз, хотя до края лестницы было больше метра. Под ботинками что-то хрустело, было пыльно, и в воздухе тоже стояла серая, крупная пыль, он вдыхал её, и в лёгких её становилось всё больше.
Запыхавшись, он вышел на площадку, чей-то будущий балкон. Ограждений здесь ещё не было. Он расставил руки, и его всего обдувал ветер. «Встречные воздушные потоки», — вспомнилось откуда-то.
Где-то внизу была и его пятиэтажка, его дом. Но глядеть на него не хотелось, он не выделял глазами знакомых мест. Под ним была картина заснеженного города. Там ездили маленькие машинки и троллейбусы, и он глядел с улыбкой, как они сворачивают у перекрёстка — каждый по своему маршруту. Было так спокойно, как ещё никогда. «Почему я давно… Почему я раньше… — думал Лёхич обрывисто. — Я же давно мог…» Он представлял, что мама никогда больше не станет кричать на него, и классная тоже никогда не будет кричать. «Нет, она не кричит, — поправил Лёхич себя. — Она всегда — вежливо. Но от этого ещё хуже… Нет, всё плохо — и когда кричат на тебя, и когда вежливо. И когда ничего не говорят, а только смеются». Перед ним встала весёлая физиономия Катушкина, и он представил, как из-за плеча Катушкина нетерпеливо выглядывает Ярдыков, ожидая, что он, Хича, сейчас выкинет.
«Они думают, что они всегда будут, всегда, — зло усмехнулся он. — А их теперь больше не будет!»
Как вдруг страшная сила рванула его назад, и он не понял ещё, что происходит, как его за ранец втащили в дом, в голую грязную комнату. Перед ним был молодой парень, Лёхич ещё подумал, какой он молодой, и смог разобрать неожиданные слова: «Для того, что ли, строим, чтобы ты… Чтоб такие, как ты… Гадина, ошибка природы…», а дальше уже пошёл сплошной мат. Парень приблизил своё лицо к его лицу и говорил с невыразимой обидой и ненавистью, и некоторых слов Хич даже не слышал ещё и о значении их мог только догадываться, а потом парень ударил его большим кулаком прямо в глаза и в нос. Хич охнул и кинулся к лестнице, в рот из носа текла кровь. Перед ним был проём, он отшатнулся.
Парень стоял наверху и кричал ему вниз:
— Ещё появишься, я сам тебя сброшу туда!
Хич бухал по ступенькам вниз, к выходу, его заносило на площадках этажей, а сверху на него сыпались грязные и злые слова, и он поднял столько пыли, что задыхался в ней.
Важнее всего было убежать, а когда он отбежал от стройки достаточно далеко, он уже ничего не чувствовал. Очень хотелось спать, и он лёг, только придя домой. Он не слышал, что говорила мама, ей не удалось поднять его, как она ни старалась, и она, в конце концов, поужинала одна, потушила свет и сама легла. Лёхич спал глубоко, без снов, и когда проспал много часов, ему вдруг привиделся парень с грязным лицом и в грязной спецовке. Но почему-то во сне он не помешал Лёхичу. И Лёхич оторвался от площадки, и его рвануло вниз, чтобы нести далеко, к самой земле. Небывалый, не испытанный никогда прежде ужас охватил его, и от сознания неотвратимости сделанного он проснулся и сел на своём диване. Он был дома, на полу чёрными буграми стояли баулы. Мама со своей кровати пробормотала: