Подружка невесты
Шрифт:
И тут обнаружилось еще кое-что, что прежде не приходило Филиппу в голову. А если Джерарда Арнэма вообще звали не так? Движение замерло, зажегся красный. Что, если на самом деле он был Гарольдом Майерсоном, а матери назвал выдуманное имя, чтобы потом, когда понадобится, было легче от нее уйти? Беспринципные люди могут так поступить, а Арнэм как раз беспринципный, он обманывал Кристин, говоря, сколько пробудет в Америке, а потом бросил ее.
Чем дальше Филипп обдумывал эту версию, тем больше в нее верил. В конце концов, он ведь никогда не проверял, истинное ли это имя — Арнэм. Он не нашел Арнэма в
Арнэму может быть пятьдесят восемь. Некоторые люди выглядят моложе своих лет. А то, что Арнэм сказал Кристин, что ему пятьдесят один, еще ни о чем не говорит. Ни для кого не секрет, что он лгал ей. Он же солгал, пообещав, что позвонит по возвращении из Америки. Миниатюрной Сенте человек ростом пять футов покажется высоким. Он, Филипп, в котором больше шести футов, возвышался над ней. А собака? Он уже об этом думал: собака принадлежит миссис Арнэм, миссис Майерсон.
Это Уголек, пес Воришки.
Рой снова был в хорошем настроении. Видимо, потому, что Оливия Бретт дважды звонила и спрашивала Филиппа.
— И не по имени, заметь, — говорил Рой. — «Позовите, пожалуйста, того ужасно милого и аппетитного мальчика со светлыми вьющимися волосами» — вот как она сказала. О, возьми меня, глупыш, как мне повезло!
— Что ей нужно?
— Ты меня спрашиваешь? В твоем возрасте сам должен знать. Полагаю, она тебе покажет, если ты заскочишь к ней в Хайгейт, когда солнышко скроется.
Филипп терпеливо повторил вопрос:
— Что, она сказала, ей нужно?
— В двух словах: можешь ли ты приехать посмотреть, как будет продвигаться дело, когда рабочие начнут ремонт. Не я, не какой-то другой парень, менее приятный на вид, а именно ты — вот что имела в виду эта милашка.
Филипп редко вливался в толпу, наводнявшую во время обеденного перерыва пабы и кафе в этой части старого Лондона. Как правило, по пути к очередному заказчику он останавливался перекусить где-нибудь на окраине. Но сегодня он не позавтракал и был очень голоден. Прежде чем отправиться в Кройдон, а это путь неблизкий, нужно основательно подкрепиться. Пара гамбургеров или сосиски с жареной картошкой. Филипп должен отвезти в Кройдон две вешалки для полотенец в картонных коробках, взамен сломанных. Что ж, их можно взять с собой и положить в багажник.
В этом районе были только офисные здания. Проезды и узкие улицы вели к автомобильным стоянкам и складским помещениям. Только одна старая улочка сохранила свой изначальный облик: ряд домов, реликт георгианской эпохи, с тремя магазинчиками, пристроенными в конце. Сами магазины не старомодные; это были скорее современные ловушки для туристов, которые, вероятно, могут пройти мимо, идя на станцию «Бейкер-стрит». Вернувшись с парковки и направляясь в кафе, где, как ему казалось, уже нет страшного наплыва обедающих, Филипп вышел из одного такого проезда через арку на старую улицу, которая будто нигде не начиналась и нигде не заканчивалась.
Он часто ходил этой дорогой, но никогда даже взгляда не бросал на магазины и не сказал бы, что там за товары в витринах. Но теперь его внимание привлекло поблескивание красного и синего стекла, и он задержался, чтобы взглянуть на фужеры, кувшины и вазы, расставленные на полках.
В основном это было венецианское стекло. На переднем плане он увидел стеклянные серьги, ожерелья из стеклянных бусинок, за ними стояли стеклянные животные: скачущие лошади, танцующие собаки и кошки с длинными шеями. Но вглядываться пристально, почти скептически Филиппа заставил — а он, наверное, даже не осознал, что заметил этот предмет сразу, — стеклянный кинжал.
Он стоял в левой части витрины, его держали (в целях безопасности, или, возможно, потому, что этого требовал закон, или просто на всякий случай) в футляре, правда, не стеклянном, а пластиковом, но пластик этот напоминал стекло. Кинжал был полупрозрачный, немного матовый. Лезвие длиной в десять дюймов, крестовина рукоятки шириной в три дюйма. Филипп не мог оторвать от кинжала взгляд, поначалу не веря своим глазам, а потом чувствуя болезненное узнавание. Еще пять дней назад он и думать не думал о существовании кинжалов из стекла, потом, узнав об этом, каждый день слушал рассказы о них, и теперь вот увидел в витрине магазина. Такое возможно?
Так иногда наткнешься в газете на слово, которого раньше не встречал, думал Филипп, и в тот же день кто-то в разговоре его произнесет, и ты увидишь его в какой-нибудь книге. Такие вещи нельзя объяснить рационально. Не может быть, чтобы ты раньше видел это слово много раз (или очень давно пассивно знал о стеклянных кинжалах) и всего лишь какое-то эмоциональное напряжение внезапно направило твое внимание на него. Сюда вовлечено что-то непостижимое, какая-то сила, пока еще не охваченная человеческим знанием. Так это объяснила бы Сента, и кто смог бы оспорить ее правоту? Хуже совпадения для Филиппа было открытие, что стеклянные кинжалы существуют на самом деле. Сента не солгала. Она не выдумала, что ее мать исландка, которая умерла при родах, она не выдумала, что училась на актрису. Да поймал ли он ее на лжи хоть раз?
Мысль о том, что ложь Сенты, возможно, существует только в его воображении, была слишком страшна, чтобы на ней останавливаться. Филипп заглянул в магазин. К нему подошла девушка и спросила, чем может помочь. Она говорила с легким акцентом, не исключено, что итальянским.
— Тот стеклянный кинжал в витрине, — начал Филипп, — откуда он?
— С острова Мурано. Это венецианское стекло. Все стекло у нас венецианское, с Мурано.
Сента упоминала это название. Он как раз пытался его вспомнить.
— Он ведь очень опасный, не так ли?
Филипп не хотел, чтобы его слова звучали как упрек, но девушка сразу же начала оправдываться:
— Им нельзя пораниться. Он совершенно — как вы это называете? — тупой. Стекло гладкое — пойдемте, я покажу.
В ящике лежали десятки таких вещиц, все в плексигласовых футлярах. Филипп сделал усилие, чтобы заставить себя прикоснуться к одному кинжалу, и почувствовал, как над его верхней губой выступил пот, едва палец дотронулся до края лезвия. Да, кинжал тупой. На кончике ножа висела маленькая капля или пузырек из стекла.