Подрядчик
Шрифт:
– Значится так, товарищ Коля, – повернулся я водиле. – Сейчас мы поедем поменять баксы… тьфу… доллары на рубли – самую надежную валюту в мире, а после отвезешь меня в какую-нибудь гостиницу. Знаешь, где можно валюту поменять?
– А то! – расплылся в улыбке шофер. – Поехали!
И такси покатило по тополиной аллее сторону северо-запада – мимо пельменной, ныне – ресторан "Красный Дракон", автоцентра ВАЗ, ныне – техноцентра VOLVO, мимо котлована, где будет стоять шетнадцатиэтажка, стянутая швеллерами. Теперь я смотрел в окно, не отрываясь. Здесь прошло мое детство, именно такими
– Прежний-то был что надо, – жаловался по пути водила. – Трижды Герой Советского Союза, да и лет уж сколько было… солидный такой, сказал – как отрезал. А этот… тьфу! Ни одной медальки, с пятном на лысине, да и годками комбайнер не вышел. Без своей бабы – ни шагу… Перестройку эту удумал… может, вы мне скажете, что это за перестройка такая?
Признаться, у меня появилось легкое ощущение де жа вю.
– Перестройка – это когда каждый делает свое дело на своем месте. Честно, добросовестно делает. Вот и вся перестройка, – зевнул я, вспомнив курс истории.
– Вот и в газетах то же пишут… – промямлил бомбила.
Между тем Волга заехала во двор "пентагона", и, прокатившись на нейтрале, спряталась за голубятней. Николай, воровато оглянувшись, махнул мне рукой. Я вышел из автомобиля, и, хрустнув суставами, потянулся.
– Ш-ш, – зашипел таксист. – Не попались.
Я еле удержался, чтобы не рассмеяться. Во дворе – ни души, во всем доме горело всего два окна. Рабочий класс уж спит давно – к чему в шпионов играть? Но… у каждого свои правила. Прокравшись вслед за гидом, я вошел в подъезд. Обычный подъезд обычной девятиэтажки – только матерных надписей на стенах меньше – или пионеры сознательнее современных подростков были, или белили его чаще. Но кнопка лифта оказалась выжженной – с этим все в порядке.
Но мой проводник остановился не у лифта, а у дверей квартиры здесь же – на первом этаже. Он, для верности, еще раз приложил палец к губам, и утопил кнопу звонка.
– Кто там? – почти сразу раздался грозный голос, приглушенный дверью.
– Фима, открывай, – прошипел таксер. – Это я, Колян.
– Чего надо?
– Клиента к тебе привел!
Щелкнул замок, и в прямоугольнике света появился… черт, да ему бы в фильмах сниматься! Какой типаж! Здоровенный детина, с головой, лысой, как коленка у Роксаны, со свернутым набок носом, ртом, полным золотых зубов. Его голова резко, без излишеств типа шеи, сразу переходила в плечи. Пожелтевшая совковская майка оставляла открытыми волосатые плечи, позволяя в деталях разглядеть наколки качка. Ей-богу, если и бывает образ бандита всех времен и народов – то это оно!
– Вот, Фима, – виновато улыбнулся Коля. – Человечка к тебе привел. Ему бы…
– Я так думаю, у человечка свой язык есть, и он сам может сказать, чего бы ему, – хохотнул громила, вытирая об майку руку с тремя синими перстнями. – Фима, – представился он, протянув ладонь.
– Алексей Сергеевич, – ответил я, пожимая экскаваторный ковш.
– Нехило ты прикинут, Алексей Сергеевич, – протянул бандит, оглядывая меня с ног до головы. – Из загранки?
– Есть немного, – нахмурился я.
– И чего же тебе? Девочку? Или дури? А, может, волыну или ксиву? – ехидно поинтересовался Фима.
– Грины скинуть, – обезоруживающе улыбнулся я, демонстрируя пресс баксов.
Жулик взволнованно вдохнул воздух, и мелко-мелко задрожал. Видимо, впервые видел вживую такую пачку зелени. Совладав с собой, он схватил меня за плечо и затащил в квартиру.
– Жди здесь, – небрежно бросил он таксисту, и захлопнул дверь перед его носом. – Проходите, Алексей Сергеевич, проходите, – произнес громила подозрительно шелковым тоном, обращаясь уже ко мне. – Курточку снять не желаете? Да что вы! Не разувайтесь! Может, водочки, коньячку?
Говоря все это, Фима, бережно поддерживая меня под локоть, вел по квартире. В комнате, обставленной по советским меркам совсем недурно – чешская стенка, финский ковер на стене, кожаный диван с двумя креслами вокруг журнального столика с початой бутылкой водки, открытой банкой огурцов, горкой куриных косточек и парой стопок. В углу расположился цветной телевизор, и, подумать только – видеомагнитофон! На экране, в ужасающей записи, со "снежком", Роджер Мур в роли агента 007, в очередной раз спасал мир. В одном из кресел сидел ужасающе худой, такой же лысый, с оттопыренными ушами, с шеей, как у быка хвост, второй жулик, внешне – почти полный антипод Фимы.
– Скелет, – хозяин кивнул головой. – Пойди, покури. Дай, люди пообщаются, – подмигнул он.
Тот, пошатываясь, поднялся с кресла, и, со вздохом кивнув, покинул комнату. Громила тяжело опустился в кресло у окна, жестом пригласив занять место напротив. И здесь я совершил вторую ошибку – занял это кресло, оказавшись спиной к двери.
– Курс вы знаете? – с улыбкой спросил Фима, доставая из тайника в кресле банковскую упаковку рыжих червонцев. Мы их в свое время называли "лысыми". Почему? Кто хоть раз видел советский червонец – тот меня поймет – именно он был единственной купюрой с изображением бюста Ленина, рискующей оказаться в руках десятилетнего ребенка. – Восемьдесят копеек за доллар. Сколько меняем?
– Какие восемьдесят копеек? – возмутился я. – С утра курс двадцать четыре рубля с копейками был!
– Да побойся Бога! Двадцать рублей за доллар – и ни копейки больше!
– Хрен с тобой, – ответил я. – Тысячи рублей за глаза.
– Тысяча – так тысяча, – согласился бандит, глядя куда-то поверх моего плеча.
Я инстинктивно начал разворачиваться, но не успел – в затылок уперлось что-то твердое и холодное. В меня еще ни разу не такали стволом пистолета, но я, почему-то, догадался, что это он и есть.
– Что, падла легавая, не ждал? – оскалился жулик. – Думал, я поверю, что какой-то лошара такой пресс гринов на кармане таскает?
Да, блин, было же время… когда каждый, у кого в кармане больше пятидесяти рублей уже считался миллионером – то есть врагом Советской Власти. А, если врагом не был – то, значит, работал на нее. Угораздило же меня так встрять!
– Здрасти, приехали, – вздохнул я. – А теперь-то что?
– Теперь мы поменяем тебя на автобус, который довезет нас до Кубы, – ответил из-за спины тонкий, писклявый голос, видимо, принадлежавший Скелету.