Подрывник
Шрифт:
— Ты?
Она бросилась к Саше, обняла его.
— Я уж думала — не увижу тебя никогда.
— А я — вот он, живой. Как ты?
— Живу, как видишь.
— С полицаями-то обошлось?
— Обошлось. Давно тебя не было.
— Соскучился, вот и пришёл.
Щёки девушки покраснели.
— Обманываешь.
— Жить пустишь?
— Опять по ночам пропадать станешь?
— Тише воды ниже травы буду. Мне до весны переждать надо.
— А потом? — В голосе Олеси Александр уловил разочарование.
—
Олеся только вздохнула.
— Ты за дровами?
— За ними.
— Я помогу.
Вдвоём дрова набрали быстро. Саша донёс их до опушки.
— Иди домой. Я приду, как только стемнеет, дрова принесу.
— В деревне только бабка Аглая осталась, так что бояться некого.
— Так дедок ещё был, сосед твой.
— Умер, недели две как.
— Жалко. Тогда идём.
Саша показал Олесе на свой мешок на опушке.
— Возьми, там консервы.
— Богато живёшь.
— У немцев взял.
В избе было тепло, уютно — чувствовалась женская рука.
— Кушать хочешь?
— Как волк.
— Раздевайся, мой руки и садись за стол. Я мигом.
Олеся заметалась по кухне. На столе появилась варёная картошка, за ней — солёные грибы, квашеная капуста, сметана в горшочке. Богатый стол по нынешним временам!
Олеся вдруг остановилась в своих метаниях и смущённо взглянула на Александра:
— Извини, хлебушка нет.
— Достань из мешка, там одна буханка осталась.
Олеся нарезала подчерствевший хлеб.
— Ты ешь.
— А ты что же?
— Много ли мне надо? Я уже завтракала.
Саша накинулся на еду. Одно дело есть в лесу рыбные консервы с хлебом и совсем другое — домашнюю еду. Соскучился он по ней.
Наевшись, откинулся спиной на бревенчатую стену избы.
— Спасибо, хозяюшка. Рассказывай, как тут у вас?
— Чего рассказывать? Новостей никаких нет. Если кто из соседней деревни зайдёт — уже событие. Только сейчас редко кто заходит, боятся люди.
— О партизанах ничего не слышно?
— Нет. Ты не забыл, где баня?
— Помню ещё — на задах.
— Натопи. Пахнет от тебя, как от зверя лесного.
Олеся слегка покраснела. Саша уже приметил за ней привычку краснеть, когда она смущалась. В самом деле, мылся он давно: недели две тому назад, ещё в отряде. Потом ползал по земле, сидел в горящей мельнице и у костров, одежда дымом пропахла. На холоде запах так не чувствовался, а вот в тепле псиной запахло, сыростью.
Саша поднялся, накинул телогрейку и вышел на улицу. Там он наколол дров, растопил печь в бане, натаскал из колодца воды, налил в котёл.
Банька старая, небольшая. Скромный предбанник с лавкой, моечная и узкая парилка. Но сделана добротно, из дуба. Сосна или ель в бане пахнут хорошо,
Часа за три банька прогрелась, вода в котле — кипяток. Мочалки на стене висели.
Саша вернулся в дом.
— Пошли мыться, Олеся.
— Ты что? Как можно? Ты же мужчина!
— Да не трону я тебя! Жалко просто, такая баня — и одному. А спину потрёшь?
Олеся колебалась. Топить баню для одного — роскошь. Дров много уходит и времени, да ещё воды попробуй натаскать.
— Мыло есть ли?
— Откуда?
Олеся вздохнула.
— Щёлоком моемся.
— Это что?
Саша был городским жителем XXI века, и деревенских премудростей, тем более — середины XX века, не знал.
— Древесную золу в воде замачиваем, и этим раствором моемся. Не мыло, конечно, но грязь смывает.
Да, не жил никогда Саша в деревне, не было у него опыта приспособления к деревенской жизни с учётом отсутствия абсолютно всего — мыла, зубной щётки, бритвы… Да что там о предметах гигиены — всего!
Они пошли в баню. Первым прошествовал Саша. Он разделся в предбаннике, зашёл в мыльню. В ней было не просто тепло — жарко! Тело сразу покрылось капельками пота.
Следом в баню пожаловала Олеся. Она повозилась, раздеваясь, и… тишина.
Саша усмехнулся. Небось стоит перед дверью, не решаясь войти.
Всё-таки дверь открылась, и девушка вошла. Одной рукой она стыдливо прикрыла обнажённые груди, другой — лобок.
— Отвернись.
— Так и будем мыться спиной к спине? Мы ведь уже взрослые люди. Насколько я помню из книг, раньше в деревнях вообще вся семья мылась.
— Я таких книжек не читала, мы с мамой вместе мылись, — отрезала Олеся.
Она смешала в деревянной кадушке горячую и холодную воду, попробовала рукой температуру.
Потом набрала в ковш тёплой воды, облила Сашу и облилась сама.
— Вон, в углу в ведре щёлок стоит. Зачерпни сверху отстой, намочи мочалку и трись.
Щёлок почти не пенился, мылил плохо, но грязь смывалась.
— А теперь облейся, сполосни мочалку и смывай с себя всё.
Саша обмылся. Кожа порозовела, поры очистились. Появилось ощущение, что кожа «задышала».
Он украдкой поглядывал на Олесю. Девушка была прелесть как хороша! Молодость! Он попытался вспомнить, когда у него была женщина, и не смог. Похоже, после взрыва в Домодедовском аэропорту и переноса во времени сюда, в 1941 год, женщины у него не было. А ведь он далеко не монахом в Москве жил, водочку попивал. Не каждый день, конечно, и даже не каждую неделю при его-то работе. Но случалось. И дамы были. Некоторые в его квартире надолго задерживались, но так, чтобы сердце его заняли, чтобы замуж взял, чтобы детей от неё хотел — нет, не случилось.