Подселенец
Шрифт:
— Эй, пацаны, — позвал он совсем уже окосевших от палёной водки малолеток с соседней лавочки. — Коньячку со мной не вмажете? А то не пьётся мне одному.
В Петрове было два кладбища. Нет, если по уму, их было, конечно, три, но одно, совсем уж старое, находилось аж в городской черте, стиснутое со всех сторон хрущёвскими пятиэтажками, и не хоронили на нём уже лет двадцать. Постоянно ходили разговоры о его переносе и использовании освободившейся территории подо что-нибудь полезное, но дело это было дорогое и муторное, и плюсы пока не перевешивали минусы. У нас, слава богу, не Манхэттен какой, земля дешевая, так что как-то пока обходилось. Потому и кладбище это местными воспринималось не как кладбище, а, скорее, как
Южное нас мало интересует, а вот именно на Северном и похоронили старуху Черемшинскую.
Находилось же Северное кладбище примерно в полукилометре от самого крайнего района — бывшей деревни, как-то незаметно вошедшей в городскую черту. Автобусы туда не ходили, так что от последней на маршруте автобусной остановки нужно было ещё минут двадцать пропылить по раздолбанной грунтовой дороге, проложенной между частными картофельными участками.
По ней и плелись в ночную пору две странные и совершенно непохожие фигуры. Первую фигуру звали Саня Очко. Если вы нехорошее что-то подумали, услышав его кличку, то оказались совершенно правы. Был Саня, что называется, "опущенным", "обиженным" или "петухом" — зовите, как больше нравится. Сам он по этому поводу вообще не переживал. Ещё до первой своей ходки замечал Саня в себе какие-то странные для мужика желания и позывы, но до времени их гасил. А уже на зоне, куда и попал-то он по какой-то чмырной статье, Саня чуть ли не сознательно напорол кучу косяков, да таких, что его не просто головой в парашу макнули, а отхерили в четыре смычка и пометили срамной партачкой. На зоновскую жизнь Саня не жаловался — чай с сигаретами у него не переводились, — а в душе лелеял мысль, выйдя на свободу, стать крутым таким геем, перед которым любые дороги открыты — хоть в шоу-бизнес, хоть аж в правительство. А вот хрен там ночевал.
Оказалось, что и в шоу-бизнесе, и в правительстве сидят настолько крутые гомосеки, что на неказистого Саню, пропахшего портянками и баландой, даже не посмотрят. Даже на бедность не подадут. А погонят пинками под самое интимное место, чтоб не позорил гордое звание гомосексуалиста. Так что пришлось Сане распрощаться с мечтой стать крутейшим "геем" и в срочном порядке превращаться в простые "пидоры". Так что связался Саня Очко с людьми Берёзы, вошёл в общину, можно сказать, и исправно работал на пахана. Среди петровских бомжей ярым гомосеком Саня был единственным, отчего все остальные бродяги его откровенно побаивались и недолюбливали, но он и тут не переживал. Катался по пригородным электричкам или наведывался в областной центр, где за малую мзду предлагал оказание специфических услуг. Часто бывал бит, иногда сильно, но иногда и оказывал. Берёза хоть и презирал Саню от всей души, из общины не гнал, приберегая для особо мерзких поручений. Вот как сегодняшнее, к примеру.
Вторую фигуру звали Коля Ломов. Погоняла у него не было — с такой фамилией никакое погоняло и не нужно, тем более что был Коля ростом высок, телом могуч, а умом зело скорбен. Не то чтобы законченный дебил, но и нормальным его никто не назвал бы. "Дети алкоголиков", блин, — из таких Коля и был. Мать от него в роддоме отказалась, рос Коля на попечении государства, отчего государство это самое от всей души и возненавидел. Читать-писать Ломов так и не научился, зато, если нужно, мог копать. А мог и не копать. Или тяжести носить. Или за спиной постоять, пока друзья на кого-то наезжают. Но только постоять, ибо драться Коля не умел, да и трусом был редким. Правда, покойников не боялся — на это фантазии не хватало. Потому и отправил его Берёза на дело вместе с Саней.
До кладбища Саня с Колей добрели довольно быстро. А вот могилку старухину искали долго, потому как не освещалось по ночам кладбище, да и то сказать — для кого? Но наконец нашли.
— Давай копай, — распорядился Саня.
— А чего, я один, что ли? — возмутился Коля, — ты-то для чего сюда припёрся тогда?
— А я в гроб полезу, — пояснил Саня. — Или ты хочешь? Тогда ладно, где тут лопата…
Саня всё правильно рассчитал: покойников Коля не боялся — факт, но брезгливым был до изумления. Даже крысу дохлую видеть не мог спокойно, сразу выворачивать наизнанку начинало. А уж чтобы в гроб к мёртвой старухе залезть… А Сане — параллельно. Так что пусть Коля копает, а Саня уже потом подключится.
А копать Коля действительно умел: человек-экскаватор, ёпть…
Складная сапёрная лопатка мелькала в его ручищах похлеще какого вентилятора, так что Саня даже третью "примину" докурить не успел, когда лопата гулко заскребла по крышке навороченного гроба. Коля руками уже сгрёб оставшуюся землю и, высунув перепачканную грязью морду из могилы, поинтересовался:
— Наружу вытаскивать?
"С тебя станется, — про себя ругнулся Саня, — это ж надо: такой мужик классный, а такой дебил…" А вслух поинтересовался:
— По кой хрен? Там же гроб буржуйский — штифты из замков вытащи и выпрыгивай, дальше я сам.
Коля кивнул, повозился немного и подтянулся на руках, переваливаясь через край могилы. Подождав, пока он отковыляет подальше, Саня осторожно сполз вниз, глухо бухнув каблуками дерьмодавов по крышке, когда приземлился. Гроб действительно был хорош: в таком и живому жить можно, бывшая Санина комнатка в общаге была ненамного больше. Опять-таки дерево, по ходу, красное, жаль, с собой не упрёшь, да если и упрёшь — кому спихнёшь? Вещь-то уж больно приметная. Да и не за этим шли.
Поднапрягшись, Саня откинул верхнюю половинку крышки. Та хоть и двигалась легко (шарниры всякие, петли), даже на ощупь была тяжёлой, как канализационный люк. Добротная вещь, одним словом. Луна и звёзды света давали достаточно, но Саня всё же включил и зажал в зубах тонкий китайский фонарик, чтобы не упустить чего.
Гримировали старуху в морге на совесть. Так что тогда, на похоронах, она практически живой казалась, просто уснувшей. Но прошло уже больше трёх дней с тех пор, как её закопали, и время начало делать своё дело. Грим местами осыпался или потрескался, обнажив бледно-зеленоватую кожу, а белые точки шёлковых швов на веках и вокруг губ стали вполне заметны. Но когда это нитки какие-то были настоящему мастеру помехой?
Привычным жестом Саня раздвинул совершенно неприметную щель в каблуке правого ботинка и извлёк на свет половинку бритвы "Нева". Старая, ещё зоновская привычка — не оставаться никогда совсем уж безоружным, если Господь тебе дикой бычьей силы или невероятного бойцовского умения не дал. Вот и пригодилось.
Одним движением Саня чиркнул между сердито стиснутых губ старухи бритвой и, как коню, отогнул верхнюю губу. А потом и нижнюю. Облом: зубы у старухи были получше, чем у большинства известных Сане молодок, — те, правда, здоровыми зубами никогда и не славились. В любом случае, во рту старухи Черемшинской не было не то чтобы золотых, а даже и железных коронок. А говорят, миллионерша… Был бы Саня миллионером, он бы себе вместо железных, выбитых в своё время по понятиям, передних зубов платиновые бы вставил. И вместо здоровых тоже — просто так, для понту. Но на нет и суда нет.
Уже понимая, что и тут его ждёт облом, Саня пошарил пальцами по шее старухи. Ну, как и следовало ожидать: ни цепочки, ни кулончика какого, даже крестика нательного нет. Так что о побочных заработках придётся забыть, придётся работать за зарплату. Обидно, но что поделать…
— Ну, ты скоро там? — позвал сверху Коля. — Давай быстрей, а то мне ещё могилу закапывать, а выпить уже сейчас хочется.
— Не торопи, да? — огрызнулся и без того раздосадованный Саня. — Если у тебя быстрее получится, давай сюда вниз ко мне, подмогнёшь.