Подселенец
Шрифт:
Чуток вдали за наступающими, точнее, прущими, словно стадо, толпами оживших мертвецов маячила слабо светящаяся, но тем не менее знакомая фигура. Старичок-шаман, то самый, что дорогу подсказал, а потом проводником у красных был. Только вот тогда он нормальным был, дедок и дедок, а вот сейчас…
Сейчас старый Угулай светился как бы изнутри. Голубоватым таким, неживым светом. И руками размахивал. И в том направлении, куда указывала его сухонькая, с удлинившимися не по-человечески пальцами рука, сразу же устремлялся ещё один отряд мертвяков. Потерявший уже всякую надежду
— Есаул, красный!!! — во всю глотку приказал-заорал он, — справа от вас, через ряд, синий! Видите? Его рубите, его!!!
Ошалевший от мясорубки Колыванов ещё вращал глазами, когда Глодов, мгновенно уловив ситуацию, рванулся к смутно светящейся в темноте далёкой фигуре, подрубив по дороге ноги ещё паре мертвяков. Но уже спустя секунду вслед ему бросился есаул, рубя всё перед собой, не обращая внимания — руки это, ноги или головы, просто очищая путь.
Первым всё-таки добрался Глодов. Но уже занеся топор для удара по седой старческой голове странного чудовища, командующего армией мертвецов, он почувствовал жёсткий, сильный удар, отбросивший его на пару метров. Мёртвый Угулай-не Угулай усмехнулся, но тут же ухмылка его сменилась гримасой ярости. Это подкатившийся незнамо откуда есаул рубанул его по ногам, перерубив одно колено напрочь. Мертвец зашатался, тщетно пытаясь сохранить равновесие, но всё же завалился навзничь, выбросив в сторону наглого казака руку с кровожадно выставленным указательным пальцем. Что за колдовство он там творил, неизвестно, явно что-то такое, после чего никто бы выжить не смог, только всё дело в том, что Колыванова в этом месте уже не было.
Перекатившись колобком, он ещё раз рубанул по уже лежащему на земле телу мёртвого колдуна шашкой. Просто так, где попадётся. Попал по левой руке, вскочил и сразу же снова рубанул, уже по голове. Чуток опоздал: пришедший в себя Глодов уже размозжил темя мёртвого колдуна мощнейшим ударом топора. Но боевая истерия была ещё сильна, и что тот, что другой всё ещё продолжали кромсать уже поверженное тело, прежде чем заметили, что мертвенно-голубое сияние погасло.
Глодов с Колывановым затравленно оглянулись.
По всей поляне ещё недавно нагло прущие на оружие мертвецы тупо застывали на месте и медленно оседали или заваливались на землю. Дождь, лес и трупы. Это живо напомнило Колыванову одну операцию в шестнадцатом году где-то на северо-западе, когда он, один из немногих выживших, был удостоен очередного Георгия и недельного отпуска домой. Домой тогда Колыванов так и не добрался, а пропьянствовал всю неделю в ближайшем польском городке, пытаясь перебить водкой солёный вкус чужой крови во рту.
Вроде бы и вправду всё закончилось. Неужто отбились?
Тут Колыванова и Глодова начало неудержимо трясти, как будто оба они пробыли несколько дней на леднике, а потом выбрались наружу. Взглянув друг на друга, оба только чудом удержали нервный смешок, грозящий перерасти в настоящую истерику.
Через пару минут они достигли поваленных брёвен, образующих лагерь, где застали устало сжимающего дымящийся автомат Граевского и пришипившегося в углу товарища Егора. Ещё через минуту из дождевой завесы показалась глыбообразная фигура Азата, бережно несущая на руках растерзанное тело Крылова.
— Вот, — смущаясь, кивнул обычно чуждый всякому этикету Азат, — похоронить бы надо. Есаул, поможешь, а? Жалко Серёжу, хоть и психический был, а стоял насмерть. А я ведь грешил на него, думал, притворяется, свой интерес имеет, только притворяется… А он и вправду: настоящий был.
Колыванов кивнул и уже начал подниматься, когда раздался негромкий и даже какой-то несерьёзный хлопок выстрела. Азат как-то совсем по-детски улыбнулся, скосил глаза куда-то влево и начал заваливаться вперёд, прямо на тело Крылова.
Смертельно уставший Граевский даже не имел сил поднять оружие, а только смотрел в белые от ненависти глаза товарища Егора, сжимающего в такой же побелевшей руке наган.
Расслабившийся Колыванов вроде бы вскинулся, но, наткнувшись на хищный чёрный глазок второго пистолета в руке комиссара, кровожадно застыл на месте.
— Именем Реввоенсовета, — тяжело, будто ворочая языком неподъёмные глыбы, нараспев начал произносить товарищ Егор, — враг трудового народа, враг нового строя и ярый контрреволюционер, бандит Константин Граевский по прозвищу "батька Грай" за преступления против Советской республики и попытку хищения народного достояния приговаривается народной властью в моём лице к высшей мере социальной защиты — смертной казни.
Что-то глухо чвакнуло. Глаза товарища Егора непроизвольно дёрнулись к переносице, а потом и вовсе закрылись. Труп комиссара мрачно ткнулся носом в прелую хвою.
— А достал он меня, — равнодушно сообщил Глодов, оглядывая обух топорика, и без того обильно покрытый кровавыми подтёками. Да, мозги товарища Егора практически не отличались по цвету от мозгов оживших мертвецов.
— Пояснишь? — уже ко всему готовый, поинтересовался Граевский. Есаул, как там и был, уже маячил за спиной Глодова.
— А чего тут пояснять? — удивился Глодов. — Говно человек был. Ты думаешь, мы бы вернулись, отряд потеряв, кто бы виноват остался? Старый большевик товарищ Егор или матрос Глодов? Он бы меня первый и сдал, что б самому чистым остаться. Да и не по-человечески это: вместе от трупаков отбивались, хоть и не поверит никто, а он потом… Ладно, не бери в голову, атаман, я-то перед своими отбрешусь. А нет — так и нет. Золото ведь ты мне не отдашь?
— Не отдам, — согласился Граевский. — А вот если б ты с нами пошёл…
— Ты это брось, — недовольно насупился Глодов. — Нужно мне твоё золото? Мы же через пять лет уже в твоём Харбине будем, а потом и дальше, про мировую революцию слыхал? И всё твоё золото, так или иначе, народным будет, как товарищ Маркс учил, понятно?
— Ага, — кивнул уже Колыванов, — а Серёжу с Азатом похоронить поможешь?
Глодов только плечами пожал.
— Конечно, помогу. Только я того, не подумайте, что за услугу… — Глодов засмущался. — Коня мне дадите, а? У вас-то табун целый, а мне ещё до своих добираться…