Подвиг № 2, 1987(Сборник)
Шрифт:
— Не знаю, — протянул Авросимов с удивлением, но без прежнего ужаса.
— Где же дама твоя?
— Не пришла-с, — облегченно выдохнул наш герой, впервые видя такое настроение у графа и радуясь, что разговор складывается легкий, почти приятельский. — Напрасно жду-с…
Граф снова засмеялся, молоденький офицер с почтением вторил ему из темноты, у Авросимова совсем отлегло.
«Не боюсь, не боюсь! — подумал он, ликуя. — Не боюсь, да и все тут!»
— А что это, ваше сиятельство, места для моциону какие ищете? Тоже небось дама? — спросил он, осмелев.
— Цыц, —
— Знаю, — сказал Авросимов покорно.
«Бог милостив ко мне, — подумал он. — Честь это али что другое?»
— Отчего же все-таки, — сказал граф, — именно ты мне встречаешься, а не кто другой?
— Оттого, ваше сиятельство, — с почтением ответил наш герой, — что природа, верно, так определила, не иначе. Я и сам этому удивляюсь, а понять не могу…
— Вот мы сейчас с тобой возле крепости ходим. Чего нам надобно в сем зловещем месте? — Граф засмеялся: — Уж не подкоп ли ты умышляешь?
Матушка, ваш рыжий сын с самим военным министром так запросто беседует, и ничего. Вот офицер из-за кареты выйти боится, а ваш сын под высокой куртиной отвечает без промедления на все вопросы графа. Нет, ваше сиятельство, не подкоп, и ничего такого… Ничего, никогда, никому, нитаковаго… Уж ежели чего — так это все Филимонов!
— Хорош, хорош, — сказал граф милостиво. — Я за тобой, любезный, посматриваю. Хорош. Исполнителен. Смирен. От тебя польза… Я ведь читал твое донесение. Доволен…
— Да что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Авросимов, захлебываясь. — Так, мелочь какая-то, сущие пустяки-с…
Вся февральская ночь в эту минуту начала опускаться на Авросимова, мягкая и душистая, словно елей. Ветер утих. Будто соловьи ударили с разных сторон свои восторженные гимны. Граф погрозил ему пальцем шутливо и сказал на прощание:
— Чаю я, не миновать тебе Владимира носить, любезный…
Наш герой почувствовал головокружение при этих словах.
Тем временем граф удалился, и вскоре черный экипаж исчез во мраке.
Пение соловьев продолжалось. Крепость стояла притихшая. Видимо, полковник-злодей спал на жесткой своей кровати, потеряв всякую надежду.
У знакомых ворот на Мойке наш герой, полный ликования, нежданно столкнулся с господином в богатой шубе.
— Я от Филимонова, — сказал тот вполголоса. — Суббота остается?
Авросимов засмеялся.
— А вы ступайте к Филимонову, — сказал он, отстраняя господина, — да у него и спрашивайте.
— Извольте задаток, — не унимался тот. — Без денег какая же работа? Филимонов велел передать, мол, давать приходится туда-сюда… Вы же об этом сами знать должны… Пожалуйте задаток… Нет уж, позвольте… Уж вы сначала дайте…
— Да не дам я! — крикнул наш герой, оглядываясь, ибо граф мог вполне очутиться и здесь. — И не позволю!
— Да я Филимонову буду жаловаться! — предупредил господин. — А вы неблагородно поступаете, ежели хотите знать! Так нельзя, чтобы договориться, а после…
Но Авросимов уже не слушал. Господин, натурально, исчез. Впереди горел фонарь над входом в знакомый флигель, знаменуя начало новых событий.
Теперь давайте-ка отвлечемся от нашего героя, как он входил в тепло и сытость, а полюбопытствуем на неугомонную родственницу пленного полковника, не знающую покоя ни днем ни ночью, ибо она в эту самую минуту, дождавшись возвращения графа Татищева из ночной прогулки, была звана молоденьким адъютантом в кабинет к военному министру. Просидев в ожидании больше двух часов, она никак не верила, что граф так просто ее примет, однако вошла к нему, сохраняя достоинство, с высоко поднятой головой, поигрывая родинкой, и только чрезвычайная бледность выдавала ее состояние, что не укрылось от проницательного взора графа.
Не желая придавать своему визиту характера сугубо личного, она с первых же минут разговора поделилась с графом своими опасениями насчет возможных страшных бедствий, грозивших и следствию, и самому его сиятельству, на что военный министр тут же поинтересовался, откуда сие стало ей известно, хотя серьезной тревоги и не проявил. Тут она напомнила ему о молодом рыжем дворянине, что вызвало у графа улыбку, ибо он тотчас вспомнил свое с ним случайное нынешнее рандеву. Так, между «покорнейше прошу», «не извольте беспокоиться», «чему обязан», «не придаю значения пустякам» и «ваше благородное волнение» проявилось вдруг краснощекое, какое оно им запомнилось обоим, лицо Авросимова с удивленно посаженными глазами, в которых бушевали отчаяние и робость, и граф вдруг различил страх в голосе несчастной дамы…
— Я боюсь за него, — сказала она, ломая пальцы. — Весь этот вздор может стать достоянием… Ваше сиятельство, я уверена, что это вздор, но вздор, поселившись в юном сердце, может привести к несчастьям… Мы с Владимиром Ивановичем твердо решили спасти молодого человека, и я не преминула обратиться к вам…
— То есть вы утверждаете, что сей вздор может породить преступные действия? — спросил граф, мрачнея.
— Нет, — заторопилась она. — Это фантазия… Я не утверждаю, но вполне возможны подобные намерения со стороны каких-то там лиц…
— Сударыня, — улыбнулся Татищев, — это невозможно. Пустое… — однако присел к столу и, все так же с улыбкою, написал на листке несколько слов, аккуратно сложил листок и позвонил. И тотчас влетел в кабинет молоденький офицер и пухленьким ртом выкрикнул о своей готовности… на что военный министр, вручив ему листок, велел немедленно отыскать «хоть из-под земли» поручика Бутурлина и передать ему это послание.
Когда офицер убежал, они стали прощаться, раскланиваться и дарить друг друга всякими необязательными словами.
А во флигеле тем временем был все тот же восхитительный полумрак, в котором, словно в заросшем пруду, лениво колыхались призрачные фигуры и слышался легкий шелест карт, похожий на редкие всплески воды, да приглушенные неразборчивые слова, тихий смех, вздохи.
Как всегда, никто не обратил на нашего героя внимания, но он вошел в тот густой и ленивый мир уже кавалером, и из тьмы гостиной залы глядел на него багряный крест святого Владимира, окаймленный золотом и чернью, так что дух захватывало.