Подвиг № 2, 1987(Сборник)
Шрифт:
— Что это с вами? — сказал Бутурлин, подойдя к Авросимову. — Разве это в правилах? Она на вас серчает за насмешку…
— Да какая же насмешка? — едва не плача, вопросил наш герой. — Я по чести… Вот крест святой…
— Да бросьте вы, ей-богу, — рассмеялся Бутурлин. — Зачем же надсмехаться? У нас это не принято… Она ведь и так пойдет… Чудак вы, право.
За карточным столом разгорался спор, даже стекло зазвенело, и черные лохматые тени заметались по стенам, и наш герой вдруг почувствовал, что сознание снова возвращается к нему. И тогда его поманило в деревенскую
— Ах, скорее бы уж это кончилось!.. Чего тянуть?
Бутурлин тотчас понял, что имеет в виду наш герой.
— Да вы все это к сердцу-то не кладите, — сказал он. — Я вот тоже смотрю, как они друг друга, к примеру, терзают, то есть меня воротить начинает… Но я мимо смотрю, в окно, на снег; думаю, как там вечером нынче…
И Авросимов тоже понял, что имеет в виду Бутурлин, о чем он говорит.
— Никто ничего об другом не думает, — сказал Бутурлин, усмехаясь грустно, — каждый думает об себе…
«Никто, нигде, никого, никогда…» — с ужасом вспомнил Авросимов и тайно перекрестился.
— А государь? — шепотом спросил он.
— А что государь? — шепотом же ответствовал Бутурлин. — Каждый живет как может… Я так, а государь — этак…
— Да как вы можете такое? — поразился Авросимов.
— Ах, какой вы… — засмеялся Бутурлин. — Вот мы эскадроном в тот день на Московский полк скакали, нестройно так… Сблизились. Я крикнул Бестужеву: «Не вели солдатам своим стрелять. Мы вас только постращаем немножко!..» Ну зачем бы я его рубить стал?
— А коли узнали бы! А коли велели бы… рубить?! — захлебнулся Авросимов.
— Ну рубил бы, — пожал плечами Бутурлин. — Сказал бы ему: «Прости, брат», — и рубил бы. Да и он бы меня не помиловал, право… А тут обошлось. А вы по неопытности очень это всерьез принимаете…
— На государя руку подняли! — крикнул Авросимов.
— А государь-то что, бог? — захохотал Бутурлин. — Он ведь тоже о двух ногах, об одной голове… Да вы успокойтесь, мы его в обиду не дадим… — И захохотал пуще. — Прелестный у нас с вами спор вышел!
— Какие уж тут шутки, сударь, — с трудом смеясь, проговорил Авросимов. — Не пойму я вас, однако.
Тут Бутурлин, желая рассеять неприятное впечатление, произведенное на нашего героя его словами, поманил Милодору, и она тотчас опустилась на ковер возле них. Авросимов глянул было: где же Дельфиния? Но ее снова не было в зале. Милодора обняла его за плечи, шепнула ему:
— Ах вы рыженький шалун, а Милодора вам уж и не люба?
— Господа, — крикнул Бутурлин. — Пьем за Милодору!
— А вот они меня любят, — шептала меж тем Милодора нашему герою, кивая на Бутурлина, — а вы так совсем нет… Нет чтобы на руки меня поднять… Можете?
— Могу, — сказал Авросимов, и, обхватив ее поудобнее, поднял с пола.
— Ура! — крикнул Бутурлин, расплескивая вино.
А чудесные превращения тем не менее продолжались.
— Господи, — прошептал Авросимов, — эту-то еще как зовут?
— Мерсинда, — тотчас отозвалась дама и капризно пожаловалась: — Меня в вине утопить хотели… Нахлестали в лохань вина…
— Мерсинда, — сказал он, уже ничему не дивясь, — а где же Милодора? Кого я на руках держал?
Но она смотрела на него неотрывно и молчала.
— Мерсинда, — продолжал наш герой, — неужто вас в вашем платье в лохань окунали?
— Вот горе мое, — засмеялась Мерсинда на эти слова, — вот горе мое… Да как же в платье, когда я голая была! — И в глазах ее вдруг промелькнул живой интерес к стоящему над нею молодому человеку, чьего имени она не знала.
Голос у нее был хрипловатый, улыбка яркая, подобная цветку. Авросимов опустился рядом с ней на ковер и услышал, как она сказала, словно и не ему, а самой себе:
— Весна придет, почки раскроются… А меня, нимфу молодую, чудесную, повезут на белой колеснице по дороге столбовой… А вы грустите чего-то, да?
— Почему же это, прекрасная Мерсинда, — спросил наш герой, — ваши подружки отказывают мне в любви, когда другим все позволяют? Вот и вас другие даже в лохань окунали — и ничего…
— А потому, — ответствовала Мерсинда, — что на это комнаты имеются, где никто вас не видит… А в зале можно ручки целовать, да комплименты говорить, да смеяться.
В это время в залу вошел гренадерский поручик, красивый и трезвый.
— Вот он, соблазнитель мой, — засмеялась Мерсинда с томностью. — А уж силен, силен!
— Да я его одной рукой свалил, — сказал Авросимов.
— Силен, спасу нет… Он меня на руки взял и в лохань… — Она засмеялась… — Всю прямо в калачик свернул…
— Да я ж его запросто свалил, — сказал Авросимов.
— Силищи у него ужас, спаси Христос! — сказала она, вспоминая.
— А я сильнее, — сказал Авросимов. — Хотите, я вас к потолку подниму? — И он напряг мышцы, готовясь по первому ее знаку совершить геройство.
— Вот он, силач мой, — засмеялась Мерсинда, не обращая внимания на нашего героя. — Ох и силен!
Авросимов почувствовал, что не может теперь отступиться, не может, что готов схватить ее в охапку и бежать с ней в комнаты, ото всех подальше, но трезвое ее наставление уже руководило им, и он сказал, надеясь: