Подвиг начинался в апреле
Шрифт:
«Аэростатчики свято чтут память о ефрейторе Васильевой. На всех аэростатных постах есть ее портреты, выписки из приказа о ее награждении. Расчет, которым она руководила, сейчас носит ее имя.
В ленинской комнате части, в списки которой навсегда зачислена Васильева, помещен ее портрет, выписка из приказа, а рядом фотоснимок комсомольского билета: «Васильева Анастасия… Комсомольский билет № 11736404… год рождения 1920…»
У Наталии Ивановны Васильевой, которая и ныне живет в поселке Уралмаша,
В этих письмах нет ни одной крикливой фразы. В них ни разу не встречается слово «подвиг». И вообще Настя очень мало писала о себе. Она беспокоилась о младшем брате, который остался в Свердловске. Ее тревожило здоровье племянника, который часто болел. Она просила продать все ее вещи, чтобы перебиться в трудное время с едой. Она умоляла прислать ей в армию бумаги, потому что не на чем писать письма.
Однако, когда пришел ее час, Настя совершила свой подвиг и, наверно, даже не успела подумать о том, что совершает его. Просто она делала то, что требовал воинский долг, то, что подсказывала ей совесть.
ПОДВИГ МАШИ ИВАНОВОЙ
В том же номере «Тревоги», который рассказал 27 апреля 1943 года о Насте Васильевой, был помещен рассказ о подвиге комсомолки-аэростатчицы тагильчанки Маши Ивановой.
Эта веселая золотоволосая девушка с насмешливыми, озорными карими глазами уходила в армию с тагильской Вагонки.
Поселок Уралвагонзавода в Нижнем Тагиле — это сейчас целый город. Современный, красивый, с широкими проспектами, высокими домами, громадными магазинами.
А перед войной этот поселок утопал в грязи. Там, где ныне стоит Дворец культуры вагоностроителей, шумел сосновый лес. И школьница Маша Иванова собирала в нем чернику и грибы.
Громадный вагонзавод строили долго, трудно, отказывая себе во всем, откладывая на будущее заботы об удобном быте.
И только вот хлебозавод в поселке уже тогда отгрохали большой, мощный, с запасом на будущие времена.
На этот хлебозавод Маша Иванова пришла прямо из школы, в тридцать девятом году, ученицей. А уже через год стала лаборантом-аналитиком.
Когда началась война, Маша просила отправить ее на фронт в первые же недели добровольцем. Ходила в райком комсомола, ездила в городской военкомат за двенадцать километров, в центр Нижнего Тагила.
Однако на фронт Машу не взяли.
— Вот если бы вы были медсестрой… — сказали ей в военкомате. — Тогда, конечно, другое дело. Женщины-медики в армии сейчас нужны.
— Хорошо, я научусь! — пообещала Маша. — Тогда возьмете?
— Учитесь! — Работник военкомата улыбнулся. — Пройдете курсы — посмотрим. Может, к тому времени война закруглится…
И Маша пошла на курсы медсестер.
А когда они были окончены, об отправке на фронт уже и речи не велось.
— Вы должны помочь здесь, — сказали комсомолкам. — В наш город прибывают тысячи раненых. Они истекают кровью. Их трудно размещать. Не хватает медиков. Кроме вас помогать некому.
А раненых привозили на машинах и на подводах с вокзала в четырехэтажную школу на улице Ильича. Это была самая большая школа в поселке Вагонзавода. И в ней организовали госпиталь. В этом госпитале работала Маша Иванова.
А после дежурства, порой не отдохнув ни часа, Маша уходила в свою лабораторию на хлебозаводе. То, что девушки делали в госпитале, не считалось их основной работой.
В апреле 1942 года многие бывшие сандружинницы с Вагонки ушли в армию. И, как и Маша, защищали небо Москвы.
Бывшая тагильская лаборантка служила в 1-м отряде 9-го аэростатного полка, там же, где и Нина Двойникова. Пост располагался в сквере у Покровских ворот, совсем недалеко от кинотеатра «Колизей», где был КП отряда. На этом посту ефрейтор Маша Иванова и встретила бурю 21 апреля. Как и другие бойцы, Маша в те часы висела на стропах.
Но вот шквал со страшной силой ударил в хвост аэростата, и боковые тросы не выдержали, лопнули. Аэростат рванулся вбок, разбросал висевших на нем людей, задрал корму и выдернул из земли последний боковой металлический штопор, который еще удерживал это стремительное чудовище на месте.
Все произошло в один миг, никто опомниться не успел. За какое-то мгновение аэростат оказался на высоте почти тридцати метров. Маша с ужасом увидела далеко под собой фигурки суетящихся людей, увидела раскрашенные извилистыми коричневыми и зелеными полосами крыши высоких домов, увидела весь уходящий вдаль плавной дугой только-только зазеленевший Покровский бульвар.
Аэростат, задрав корму, висел в воздухе. Один лишь тонкий и ненадежный носовой трос связывал теперь с землей этого своенравного и непокорного зверя.
И Маша Иванова висела на аэростате. Одна. Никто больше не удержался.
Вокруг всего аэростата, близко к брюху, идет горизонтальный пеньковый трос, прихваченный к оболочке через каждый метр. Провисающие дугой метровые отрезки этого троса называются «гусиными лапами».
Вот такая «гусиная лапа» и оказалась у Маши под мышкой. Другой рукой девушка держалась за крепежный трос, которым аэростат привязывается к штопору.
Поняв, что произошло, Маша чуть сознание не потеряла от страха. Холодный пот выступил на лбу и на спине. Показалось, что вот-вот разожмутся пальцы — и конец, смерть.
«И аэростат унесет…» — подумала Маша.
Пальцы немели, затекали, Маша уже не чувствовала их, и, казалось, уже не могла ими управлять.
Почему-то вспомнилась басня о двух лягушках, которые попали в кувшин с молоком. Одна сказала: «Ну, все!» — и утонула. Другая билась-билась, сбила масло — и выскочила.
«Хорошо бы выскочить!» — подумала Маша.