Подвиги бригадира Жерара
Шрифт:
Я неподвижно лежал среди папоротника. Вскоре топот бегущего послышался совсем рядом, и он оказался передо мной – в толстом пальто, со взмокшим от пота лицом. Он был плотного сложения, но маленького роста – такого маленького, что я испугался, что его одежда на меня не налезет. Я вскочил на ноги; остановившись передо мной, он воззрился на меня с величайшим изумлением.
– Лопни мои глаза! – воскликнул он. – Что за дух из бутылки? Из цирка, что ли? Таковы были его слова, хотя я не берусь объяснить, что он хотел этим сказать. – Прошу прощения, сэр, – сказал я, – но мне необходимо попросить вас отдать мне свою одежду.
– Отдать что?
– Вашу
– Вот умора-то! – сказал он. – Почему я должен отдавать вам свою одежду? – Потому что она мне нужна.
– А если я не отдам?
– Разгрызи меня бог, – сказал я, – тогда мне придется отнять ее силой. Он стоял передо мной, засунув руки в карманы, и на его гладко выбритом лице с квадратным подбородком появилось насмешливое выражение.
– Ах вот как, отнять, – сказал он. – Вы, как я погляжу, малый не промах, только должен вам сказать, что на этот раз вы попали пальцем в небо. Я знаю, кто вы такой. Вы – француз, сбежавший из той тюрьмы, это с первого взгляда видно. Но вы не знаете, кто я, иначе не стали бы выкидывать со мной такие шутки. Я – Бастлер из Бристоля, чемпион легкого веса, а сюда я приезжаю тренироваться.
Он поглядел на меня так, словно ожидал, что, услышав это сообщение, я буду как громом поражен, но я только усмехнулся и, покручивая усы, поглядел на него сверху вниз.
– Быть может, вы и храбрый человек, сэр, – ответил я, – но если я вам скажу, что перед вами полковник Этьен Жерар из Конфланского гусарского полка, вы поймете, что должны отдать вашу одежду без всяких разговоров.
– Послушайте-ка, мусью, прекратите это! – воскликнул он. – Не то я вам задам перцу!
– Раздевайтесь, сэр, сию же минуту! – закричал я, угрожающе наступая на него. Вместо ответа он сбросил свое теплое пальто и, глядя на меня с непонятной улыбкой, стал в странную позу: одну руку выбросил вперед, другую положил на грудь. Я и понятия не имел о способах кулачного боя, который так любят эти люди; вот на лошади или пеший, но с клинком в руках я всегда могу постоять за себя. Но вы понимаете, солдату иной раз не приходится выбирать способ боя; как говорится, с волками жить – по-волчьи выть, и в этом случае так оно и было, Я кинулся на него с воинственным криком и пнул его ногой. В ту же секунду обе мои ноги взлетели кверху, в глазах замелькали вспышки, как в бою под Аустерлицем, и я ударился затылком о камень. Больше я ничего не помню.
Очнулся я на низенькой выдвижной койке, в пустой, почти лишенной мебели комнате. В голове моей гудели колокола, и, подняв руку, я нащупал над глазом шишку величиной с грецкий орех. Ноздри мои щекотал едкий запах; вскоре я обнаружил, что на лбу у меня лежит полоска бумаги, смоченной уксусом. На другом конце комнаты сидел этот страшный маленький крепыш, а его старший товарищ растирал ему голое колено какой-то мазью. Старший был, видимо, сильно не в духе и сердито выговаривал крепышу, сидевшему с мрачным видом.
– В жизни не видел ничего подобного! – говорил старший. – Я из кожи вон лезу, тренирую вас целый месяц, и когда я наконец сделал вас крепким, как репка, вы, вернейший победитель, за два дня до боя ввязываетесь в драку с каким-то иностранцем! – Ладно, ладно! Хватит меня пилить! – огрызнулся Бастлер. Вы отличный тренер, Джим, но лучше бы вы поменьше меня ругали.
– Как же вас не ругать? – сказал Джим. – Если колено до среды не заживет, они скажут, что вы сговорились с противником, и черта с два вы тогда найдете кого-нибудь, кто бы на вас поставил!
– Сговорился! – проворчал крепыш. – Я выиграл девятнадцать боев, и никто до сих пор не осмеливался сказать при мне слово «сговор». А какого дьявола мне оставалось делать, когда этот малый хотел раздеть меня догола?
– Велика беда! Вы же знаете, что судья и стражники находятся в какой-нибудь миле отсюда. Вы могли бы натравить их на него и тогда, так же, как и сейчас. И спокойно получили бы обратно свою одежду.
– А, будь я неладен! – сказал Бастлер. – Не было случая, чтобы я прервал тренировку, но когда дело доходит до того, чтобы отдать одежду какому-то французишке, который не способен даже на круге масла сделать вмятину, то это уже слишком! – Подумаешь, какая ценность – ваша одежда! Да вы знаете, что один только лорд Рафтон поставил на вас пять тысяч фунтов? Когда в среду вы перепрыгнете через канаты, на вас будут висеть все эти пять тысяч до последнего пенни. Хорошенькое дело – явиться с распухшим коленом и историей о пленном французе!
– Откуда я знал, что он начнет лягаться?
– А вы думали, что он будет драться по всем правилам английского бокса? Будто вы не знаете, дуралей, что во Франции и понятия не имеют о том, как надо драться. – Друзья, – вмешался я, садясь в кровати, – я не очень-то много понял из того, что вы тут говорили, но сейчас вы сказали глупость. Мы, французы, так хорошо знаем, как надо драться, что побывали с визитом почти во всех столицах Европы и очень скоро придем в Лондон. Но мы деремся, как солдаты, понимаете, а не как уличные мальчишки в канаве. Вы бьете меня по голове. Я пинаю вас ногами. Это же детская игра. А вот если вы дадите мне саблю, а себе возьмете другую, я покажу вам, как мы умеем драться. Оба уставились на меня тупо, чисто по-английски.
– Что ж, очень рад, что вы живы, мусью, – сказал наконец старший. – Вы смахивали на куль с мукой, когда мы с Бастлером перетаскивали вас сюда. Голова у вас не настолько крепкая, чтобы выдержать удар сильнейшего бойца в Бристоле. – Он тоже задиристый малый, он набросился на меня, как боевой петух, – сказал Бастлер, потирая колено. – Я применил свой обычный удар справа налево, и он рухнул, как подкошенный. Я не виноват, мусью. Я же сказал, что задам вам перцу, если вы не прекратите.
– Зато вы можете всю жизнь хвастаться, что дрались с лучшим легковесом Англии, – сказал Джим, словно поздравляя меня. – А он к тому же сейчас в наилучшем состоянии, в расцвете сил, и тренирует его сам Джим Хантер.
– Я привык к сильным ударам, – сказал я, расстегивая мундир и показывая два шрама от пулевых ран. Потом я обнажил проколотую пикой щиколотку и шрам на веке, куда меня ткнул кинжалом испанский партизан.
– У него, видно, крепкая шкура, – заметил Бастлер.
– В среднем весе он был бы сущей конфеткой, – сказал тренер. – Его бы потренировать с полгода, и наши любители спорта просто с ума бы сошли. Жаль, что ему придется вернуться в тюрьму.
Последние слова мне пришлись очень не по душе. Я застегнул мундир и встал с кровати.
– С вашего разрешения я пойду дальше, – сказал я.
– Ничего не поделаешь, мусью, – ответил тренер. – Тяжело отправлять такого человека, как вы, в это гиблое место, но дело есть дело, а за вас обещана награда в двадцать фунтов. Стражники нынче утром уже искали вас здесь и, наверное, заглянут опять.
При этих словах сердце мое превратилось в кусок свинца.
– Неужели вы хотите выдать меня? – воскликнул я. – Клянусь честью
благородного француза, я вышлю вам вдвое больше в тот день, когда ступлю на французскую землю!