Шрифт:
Семь циферблатов
Время от времени до меня доходили смутные слухи о его делах: о том, как его вызвали в Одессу в связи с убийством Трепова.
В моей записной книжке я нахожу запись о том, что именно в среду, днем, 16 ноября 1887 года, внимание моего друга Шерлока Холмса было впервые привлечено к необычайному делу человека, который ненавидел часы.
Где-то я уже писал о том, что тогда я лишь краем уха слышал об этом деле, поскольку то было вскоре после
Итак, спустя несколько недель после свадьбы моя жена вынуждена была покинуть Лондон по делу, которое имело касательство к Тадиусу Шолто и могло существенно повлиять на наше будущее благополучие. Одиночество для меня было невыносимо, и я на восемь дней возвратился в старую квартиру на Бейкер-стрит. Шерлок Холмс принял меня без расспросов и комментариев. Однако я должен сознаться, что следующий день, 16 ноября, начался неудачно.
Было ужасно холодно. Все утро желто-коричневый туман наваливался на оконные стекла. Электрические лампы, газовые рожки, а также огонь, пылавший в камине, освещали обеденный стол, который оставался неубранным после завтрака до середины дня.
Шерлок Холмс был задумчив и невесел. В своем старом халате мышиного цвета и с трубкой вишневого дерева во рту он устроился в кресле и принялся просматривать утренние газеты, то и дело бросая какое-нибудь ироническое замечание.
— Ничего интересного? — спросил я.
— Мой дорогой Уотсон, — ответил он, — у меня возникает опасение, что с завершением дела печально известного Блессингтона жизнь сделалась пресной и скучной.
— И тем не менее, — возразил я, — ведь это был год незабываемых дел, не правда ли? Вы чересчур возбуждены, мой дорогой друг.
— Право же, Уотсон, вам ли об этом судить? Вчера вечером, когда я решился предложить вам бутылочку французского вина за ужином, вы принялись столь подробно рассуждать о радостях супружества, что я боялся, вы никогда не закончите.
— Мой дорогой друг! Не хотите ли вы сказать, что я был чересчур возбужден вследствие выпитого вина?
Мой друг окинул меня пристальным взглядом.
— Вино тут, возможно, и ни при чем, — сказал он. — Однако! — Он указал на газеты. — Вы видели, каким вздором пресса считает нужным потчевать нас?
— Боюсь, еще нет. Разве что в номере «Британского медицинского журнала»…
— Да возьмем хотя бы его! — сказал он. — Страница за страницей тут посвящены скачкам, которые состоятся в будущем году. Англичан почему-то нужно постоянно удивлять рассказами о том, что одна лошадь может бежать быстрее другой. И снова, в который уже раз, мы читаем, как нигилисты затевают преступный заговор против великого князя Алексея в Одессе. Передовая статья целиком посвящена несомненно актуальному вопросу: «Должны ли продавщицы выходить замуж?»
Я не решился прервать его, дабы его досада не возросла.
— Где преступление, Уотсон? Где таинственное, где выходящее за рамки повседневности, без чего всякая проблема суха и безжизненна? Неужели мы утратили все это навсегда?
— Слышите? — сказал я. — Кто-то звонит.
— И притом спешит, если судить по тому, как настойчив наш гость.
Мы вместе подошли к окну и выглянули на Бейкер-стрит. Туман несколько рассеялся. На краю тротуара возле наших дверей стоял красивый закрытый экипаж.
Кучер в цилиндре и ливрее как раз закрывал дверцу экипажа, на которой была начертана буква «М». Снизу послышался гул голосов, затем на лестнице раздался звук легких, быстрых шагов, и дверь нашей гостиной распахнулась.
Мы оба были удивлены, когда узрели, что наш гость — молодая леди, скорее, девушка, поскольку вряд ли ей исполнилось восемнадцать; редко приходилось мне видеть молодое лицо, сочетающее в себе столько красоты, утонченности и нежности. Ее большие голубые глаза, устремленные на нас, взывали о помощи. Ее пышные золотисто-каштановые волосы были упрятаны под шляпкой, а поверх дорожного костюма был надет темно-красный жакет, отделанный каракулем. В руке, с которой она не снимала перчатку, она держала несессер, и на нем было наклеено что-то вроде бирки с буквами «С. Ф.». Другую руку она прижимала к сердцу.
— О, прошу вас, пожалуйста, простите за это вторжение! — умоляюще заговорила она, с трудом переводя дыхание, но голосом низким и мелодичным. — Кто из вас, простите, мистер Шерлок Холмс?
Мой товарищ склонил голову:
— Я Холмс. А это мой друг и коллега доктор Уотсон.
— Слава Богу, что я застала вас дома! Я пришла, чтобы…
Но наша гостья только это и смогла произнести. Она запнулась, густая краска залила ее лицо, и она опустила глаза. Шерлок Холмс бережно взял у нее из рук несессер и пододвинул кресло к огню.
— Прошу вас, садитесь, сударыня, и успокойтесь, — сказал он, откладывая свою трубку из вишневого дерева.
— Благодарю вас, мистер Холмс, — отвечала утонувшая в кресле юная леди, глядя на Холмса с благодарностью. — Говорят, сэр, вы умеете читать людские сердца.
— Гм! Что до поэзии, то, боюсь, вам лучше обратиться к доктору Уотсону.
— И можете разгадывать секреты ваших клиентов и даже… даже назвать цель их визита, когда они не произнесли еще ни единого слова!
— Мои способности переоценивают, — улыбаясь, ответил он. — Помимо тех очевидных фактов, что вы компаньонка дамы, что вы редко путешествуете, и тем не менее недавно возвратились из поездки в Швейцарию, и что дело, с которым вы пришли, касается человека, снискавшего ваше расположение, я не могу заключить ничего более.
Юная леди резко вздрогнула, да я и сам был поражен.
— Холмс, — воскликнул я, — это уж слишком! Откуда вам все это может быть известно?
— В самом деле, откуда? — повторила вслед за мной юная леди.
— Я наблюдаю, кое-что замечаю. Несессер, хотя далеко не новый, не потерт и не изношен в дороге. Мне не хотелось бы подвергать сомнению вашу наблюдательность, но я должен обратить ваше внимание на бирку отеля «Сплендид», в швейцарском городе Гриндельвальде, которая приклеена к несессеру.