Подводные мастера
Шрифт:
— А как же с работой быть? — спросил Авдеев.
— Нельзя, — ответил Криволапое, — взбесилась акула. — Он недовольно дернул себя за ус. — А с чего она бешеная, не знаю.
— Нам и не узнать, — сказал Авдеев, — а вот на рыбной станции есть ученый рыбовод, старик Холодеев, тот бы нам сразу сказал.
— Сказать-то бы сказал. — согласился Криволапов, — да стоит ли гнать 30 километров на станцию?
— Давай сгоняю! — весело вызвался Глобус. — В момент Холодеева на кунгас доставлю.
И
Качальщики старательно лопатили палубу, а совками подхватывали жирную грязь и бросали за борт.
Криволапов свернул папироску и подошел к борту закурить. Брошенная из совка грязь медленно расплывалась в воде, меняла очертания. Радужные блестки жира всплывали кверху.
И тут Криволапов увидел, как из прозрачной глубины вышли две акулы, перевернулись вверх брюхом и жадно глотнули кинутую из совка жирную грязь. Криволапов даже пальцы обжег.
— Птички-воробушки! — вырвалось у него.
Он быстро поднял с палубы водолазный ботинок, погрузил его в воду и стал соскабливать с подметки грязный жир.
Акулы так и метнулись к ботинку: еще миг — и схватили бы его вместе с руками.
Но Криволапов моментально выдернул ботинок из воды и довольно усмехнулся в усы.
— Ну, птички-воробушки, теперь нам и Холодеева не надо.
В это время Глобус, скрипнув уключинами, оттолкнулся от кунгаса и крикнул на прощанье:
— Ну, я пошел!
— Стой! — остановил его Криволапов. — Выходи из кунгаса мыть палубу.
Глобус удивленно пробормотал: «Есть!» Затем выбрался из шлюпки на кунгас, снял новенькую, пахнущую одеколоном фланелевку, снял новые ботинки и, надев болотные сапоги, стал помогать Криволапову, который, засучив рукава, со всего маху окатывал палубу из ведра.
Потом Криволапов забрал на шлюпку все водолазные рубахи, груза и ботинки, отплыл от кунгаса и долго тер всё это песком, отскабливал, мыл мылом и полоскал. Потом вылез из шлюпки, сложил рубахи, груза, ботинки на вымытую палубу и пошел по кунгасу, внимательно его осматривая. Там, где он замечал пятна, проводил пальцем, потом нюхал его.
После этого сел и стал надевать водолазный костюм.
— Под воду? — удивились водолазы.
— Ну да.
— Цапнет, — в один голос сказали Авдеев и Глобус.
— Нет, — ухмыльнулся Криволапов, — теперь с палубы жир счистили.
— А при чем тут жир на палубе? — спросил Глобус. — Ведь акула взбесилась. Я сам видел, какие у нее глаза бешеные.
— Не бешеная она, а голодная, птички-воробушки! — сказал Криволапов. — Акула-то чуткая?
— Чуткая! — ответил Глобус.
— Любит жир?
— Очень даже.
— Ты на палубе жир калошами растаптывал?
— Растаптывал.
— Ну вот, ты первый акуле на подметке жир с кунгаса и поднес, а слизывать не дал.
Глобус рассмеялся:
— Правильно, значит: она меня за подметку цапнула, а я-то думал…
Но хотя всё и понятно стало, а когда Криволапов спустился под воду, водолазы еще тревожились за него и часто дергали сигнал.
Криволапов отвечал им на сигналы и спокойно работал целых два часа.
Когда он вышел, спустился под воду Авдеев, а за Авдеевым — Глобус. И никакая акула больше не трогала их.
Вечером после работы кунгас снова помыли и старательно протерли палубу сухой шваброй.
— Ну, теперь не тронет, — сказал Глобус.
— Всё равно палубу будем два раза в день мыть, — ответил хозяйственно Криволапов, — чтобы всё блестело, а то, птички-воробушки, — он взглянул на Глобуса, — на вас подметок свинцовых не напасешься.
Старый паспорт
Молодого балтийского водолаза Захарова товарищи прозвали рыбоведом.
Захаров интересовался рыбами. Без них он скучал на дне серого Финского залива. Радовался, когда подплывала даже самая захудалая салака. Садился на корточки и следил, как ползет улитка, оставляя за собой на подводном песке извилистую приметную дорожку. И если случайно давил тяжелым водолазным ботинком неосторожного рака, то поднимал его с грунта и нес на баркас в свою коллекцию.
В каюте Захарова всегда стояли банки с водой, где в морской траве возились плотички, окуни, а по стенам висели прибитые булавками рыбьи скелеты и позвоночник гребнезубой акулы-людоедки, подаренный ему одним знакомым водолазом-дальневосточником.
Науки о рыбах Захаров не знал. До водолазной школы кончил лишь ФЗУ, а специальных книг о рыбах ему не попадалось.
Для своих подвижных чешуйчатых любимцев придумывал он имена, какие приходили в голову. Если рыбка имела большие острые зубы, называл ее зубариком, если была прожорлива, называл ненаедом, очень подвижную — вертушкой, драчливую — забиякой, иную — тихоней, другую — пучеглазкой, шваброй, а то так и просто метлой.
Кормил он их, строго придерживаясь корабельного расписания. Завтракали они в половине восьмого, обедали в двенадцать, ужинали в четыре, а вечером, перед сном, когда команда садилась пить чай, он приносил своим водяным питомцам что-нибудь легкое, диэтическое, уже не черный хлеб и не давленых ракушек, а каких-нибудь сухопутных жучков, тараканов, личинок или червячков.
После работы и в выходной день он не ходил на берег, не интересовался кино и прочими развлечениями. Целыми вечерами он смотрел не отрываясь, как едят, роются в песке, резвятся, спят, перебирают перышками и рулят хвостиками рыбки.