Подземная Канцелярия

Мусаниф Сергей Сергеевич

— С подобным тебе? Нет.

— С подобным нынешней ситуации, — отрезала она, явно не склонная выслушивать сомнительные комплименты.

— Лично нет. Но кое-что слышал от своего приятеля.

— И как он решил вопрос?

— Там дело было не с ним, скорее, со знакомым его знакомого…

— Это частности, — сказала она. — Они нашли решение?

— Нашли, — неохотно признал я. — Но оно тебе не понравится.

— Почему?

— Он был безумно влюблен в смертную женщину, и, когда пропасть между их мирами стала слишком большой, он перенес ее в свой мир.

— То есть сделал ее вампиршей?

— В общих чертах — да.

— Ты прав, — сказала она. — Мне это не нравится.

— Не волнуйся, — сказал я. — Я же обещал тебе…

— Но могу ли я верить тебе на слово?

— Почему нет? Разве я когда-нибудь давал тебе повод усомниться в моем слове?

— Пока нет, — признала она. — Но ты же…

— Монстр, — подсказал я.

Она промолчала. Просто не нашла слов.

Я отпил еще чая и закурил сигарету. Дурная привычка, приобретенная у смертных. Правда, рак легких мне не грозит. Курю я уже четыреста с лишним лет, и одним этим фактом мог бы зарабатывать миллионы долларов на рекламе табачных изделий. В отличие от «ковбоя Мальборо», загнувшегося от вышеупомянутого рака на пятом десятке.

По сосредоточенному лицу Ольги было видно, что она собирается с силами и накручивает себя. По идее, сейчас она должна выпалить какую-нибудь гневную тираду. Если я хоть что-нибудь понимаю в смертных женщинах.

Я в последний раз затянулся и потушил окурок в пепельнице.

— Да, ты монстр! — выпалила Ольга. — Ты очень правильно себя назвал! Ты — чудовище, убиваюшее людей!

— Вряд ли моего сегодняшнего оппонента можно отнести к числу людей, — сказал я. — Такой же монстр, как и я, только меньшего калибра.

— Оппонента! — фыркнула она. — Ты, с твоими бредовыми идеями и дурацким кодексом чести! Ты говоришь, что дал ему шанс!

— Как обычно, — сказал я. — Осиновый кол и серебряный кинжал, не моя вина, что он выбрал неправильно.

Вбить осиновый кол в грудь вампира, коли вампир не спит, дело более чем сложное, и под силу оно только Ван Хельсингу или кому-то из его ближайших сподвижников. Серебром же меня убить нельзя, зато можно нанести тяжелые раны, которые могли бы отвлечь меня от мыслей об охоте и спасти жизнь этого недостойного субъекта. Но с фольклором он был незнаком, а даже если и был знаком, то в большинстве случаев фольклор ничем не мог бы ему помочь. Потому что в большинстве случаев фольклор лжет.

— Даже если бы он выбрал правильно, — сказала Ольга. — Даже если бы вместо кинжала у него был двуручный меч, разве это могло бы ему помочь справиться с тобой? Какие у него были шансы против тебя? Против бессмертного?

— Даже сопливый новичок способен выйти на поединок против отъявленного бретера и уложить его случайной пулей, — сказал я. — Ты же не станешь отрицать, что такой возможности не существует? Так и я не говорю, что наши шансы были равны, но хоть какой-то шанс у него все же был, не так ли?

— Какой? Один из миллиона?

— Но все же это шанс, — сказал я.

— И твоя совесть чиста, потому что ты соблюдаешь тобой же придуманный дуэльный кодекс?

— Я — вампир, — напомнил я. — Еще не факт, что у меня должна быть совесть.

— Да, к сожалению. — Она вздохнула. — Я все время пытаюсь подойти к тебе со своей человеческой меркой… Ты знаешь, кто тебя заказал?

— Понятия не имею. Мне казалось, что антикварный бизнес — дело довольно-таки спокойное. Ну разве кто-нибудь хоть когда-то слышал о разборке антикваров?

— Я не слышала. На тебя никто не наезжал?

— Если и наезжали, то мне об этом неизвестно.

— Ни у кого ценности на аукционе не перехватывал?

— Ольга, антиквары — это не олигархи. Вряд ли они нанимают киллеров из-за стульев екатерининской эпохи.

— Но кто-то же его нанял, так?

— Ага, — согласился я.

— И если дело не в бизнесе, может быть, дело в тебе самом?

— Исключено, — сказал я. — Если бы он все обо мне знал, ни за что не выбрал бы в качестве оружия пистолет.

— Его могли не посвятить в подробности.

— Тогда у него тем более не было ни единого шанса, — сказал я. — Деньги на ветер. Он лажанулся, а стрелков нанимают не для того, чтобы они лажались.

— А может, таким образом тебя хотели предупредить? Знаешь, что-то вроде объявления войны…

— Дохлая рыба и палочки, вымазанные человеческой кровью? Я вижу, что «Крестный отец» сильно на тебя повлиял.

— Я серьезно! Возможно, что кто-то хочет тебе отомстить!

— Я тоже серьезно. Кроме того, о вендетте я знаю больше тебя. Месть — это блюдо, которое следует подавать холодным. Эта пословица родилась на моей родине.

Я испанец по происхождению, граф по титулу и истинный вампир по сущности. Чтобы сделать меня вампиром, никому не нужно было меня кусать, вампиром я родился. Вампирами родились мои папа и мама. Возможно, что их родители тоже были вампирами, но мои познания нашего генеалогического древа не простираются так далеко. Если быть абсолютно точным, я могу перечислить двенадцать поколений моих предков, но подтвержденной информации о том, что все они были вампирами, у меня нет.

Рожденный вампир имеет огромное преимущество перед вампиром сотворенным. Чтобы вам было более понятно, приведу сравнение. Это все равно что убитая «копейка» семьдесят четвертого года выпуска и новехонький шестисотый «мерседес». Или теперь правильнее говорить «даймлер — крайслер»? Даже после нескольких веков практики и тренировок — а, как правило, сотворенные вампиры не часто могут похвастаться столь долгими сроками жизни — творение не может сравниться с создателем. Конечно, я не хочу сказать, что вампирами не становятся, это прозвучало бы нелепо и шло бы вразрез с общепринятой точкой зрения, но истинными вампирами все-таки рождаются.

В канун моего двенадцатилетия отец взял меня с собой на охоту и там, в тиши нашего охотничьего домика, оставшись со мной один на один, рассказал мне о моей истинной сущности.

Конечно, любой из современных психиатров скажет вам, что для двенадцатилетнего ребенка такое известие должно было вызвать шок и наградить глубокой эмоциональной травмой на всю оставшуюся жизнь, сколь бы долгой та жизнь ни была, а моя жизнь была очень долгой, но прошу вас принять во внимание тот факт, что я был дворянином. Мне с самого младенчества внушали мысль о собственном превосходстве, о том, что я не такой, как все, и что жизнь дворянина может быть суровой, но должна быть достойной, а поскольку мой род присягал на верность самому королю, тот в любой момент мог потребовать любой жертвы от своего вассала.