Поединок в горах
Шрифт:
Он подвигает стопку бумаг. Так, все правильно. Акты о списании. Подписи Петюка, Пономаря, Гири…
И впрямь — провели главинжа.
— В таком случае, что за покрышки сгорели возле «сорок шестой»?
— Старые… Я проверял: Пономаренко разрешили вывезти списанные покрышки на зимовье.
— Зачем они ему понадобились? Дров в тайге не хватает?
— Так ведь он страстный рыбак, этот Пономарь. На Казырчикс хариуса промышляет каждое лето. А из покрышек, сам понимаешь, отличные плоты получаются. Непотопляемые, легкие. И
Фирменная благодушная улыбочка вновь озаряет пухлое лицо Костюкова. Мол, поймешь, коли рыбак, маленькую человеческую слабость. Неужели Костюков мог поверить этому фантастическому вымыслу ловкого Пономаря?
Но я не собираюсь сдаваться.
— В таком случае я вместе с ребятами из «прожектора» займусь этими покрышками.
— Согласен, Михалев, давай, — говорит главинж, радуясь тому, что может переложить на кого-то груз ответственности. — Контролируйте, дело хорошее.
Да, с этим добрячком каши не сваришь. Придется действовать без его помощи. Я встаю.
— Ты порожняком прибыл из Кадыра? — спрашивает главинж.
— Порожняком.
— Давай-ка быстренько смотайся к геологам на Песью речку. Надо срочно забросить им полтонны сахара. Давай по-быстрому. Моментом. Дорогу знаешь? На восьмом километре свернешь на Хантарский зимник. И прямо дуй через Песью речку… там увидишь поселок.
Не понимаю, зачем главинжу потребовалось посылать меня на Песью речку, минуя диспетчерскую. Полтонны сахара для моего тягача не груз. Но приказ есть приказ. Надо выполнять.
До поселка Песья речка недалеко, километров двадцать по плохо укатанному, тряскому зимнику. Зимник накатали прямо по степи. К западу от Козинска горы неожиданно расступаются, и здесь, узкая и длинная, лежит ровная полоска солончаков.
Тягач, подвывая, бежит по зимнику. Снежная каша шипит под колесами, взлетает вверх. Время от времени попадаю в глубокие колеи, заполненные водой.
В кабину влетает сырой холодный воздух. Кустики карагайника, сухие, жесткие, торчат из-под снега. Кое-где пробиваются желтые стебли чия. И все — снег, снег, потемневший от тепла, ноздреватый. Справа и слева — горы.
Рюмы, «рогатые» жаворонки, скачут по зимнику, склевывая мерзлые конские котяхи, взлетают перед самыми колесами. Они сюда прилетают на зимовку, рюмы, из более холодных краев, с севера.
Дорога мне незнакомая, по, к счастью, развилок нет, заблудиться трудно.
У Песьей речки зимник распадается на несколько съездов.
С пригорка разглядываю диковинную, дышащую паром речку. Над темнеющими полыньями стоят столбы густого пара. За рекой, километрах в трех, сам поселок, скрытый сопками и полоской густо-синей тайги.
Куда съезжать? По зимнику дня три или четыре уже никто не бегал, следы старые, присыпанные снегом. Ни одного свежего съезда.
В сторону не подашься — только здесь склон полого спускается к воде, а слева и справа обрывистый берег, острые зубцы камней.
Я подхожу к полынье. Вода теплая. Где-то неподалеку со дна реки бьют горячие ключи.
Срезаю тонкую хворостинку. В глубоких местах тише течение реки. А где вода течет тише — там и лед потолще. Это нехитрая шоферская грамота.
Наконец намечаю себе путь между двумя большими полыньями. Здесь лед как будто прочный. Если моя машина сумеет разогнаться как следует, то проскочит.
Резко отпускаю сцепление, и ЗИЛ ныряет вниз к реке. Кромка льда все ближе.
Быстрее, еще быстрее! Мотор взвывает, и скорость сразу же падает — колеса завертелись на мокром льду. Сбрасываю обороты и уже осторожнее пробираюсь между двумя столбами пара.
Треск! Задние колеса платформы-полуприцепа проваливаются. Прибавляю газу. Неужели не выскочу? Колеса царапают лед, крушат его и оседают все глубже.
Глохнет двигатель.
Машина заваливается в сторону и назад, слышен непрекращающийся глухой треск ломаемого льда.
Хоть бы на мелкое место выползти! Мотор бешено воет. Задние колеса вертятся уже в воде.
Выскакиваю на лед. ЗИЛ медленно проваливается, платформа коснулась воды.
Прыгаю на прицеп. Сахар бы только спасти! Сбрасываю брезент. Машина становится на дыбы, я скольжу, рушится лед под передком, и тягач с прицепом опускается всеми колесами на дно.
К счастью, металлические борта платформы торчат над водой. Но внутри кузова уже плещется вода.
Спеша, выбрасываю мешки, они успели намокнуть. Машина, расталкивая галечник, продолжает медленно оседать и, наконец, останавливается.
…Все мешки лежат на льду. По ним расползаются темные пятна влаги. Вода в кабине касается черного обода руля.
Эх, черт! Хоть разревись с досады. Полтонны сахара загублено. С чем вернусь к Костюкову?
Только теперь чувствую холодное прикосновение реки. В кузове вода вертится водоворотом, крутит какие-то щепки, обрывки веревок.
Если к вечеру вдруг ударит мороз, машина вмерзнет крепко. Нащупываю под водой буксирный трос. Надо немедленно прицепить его и бежать к геологам за помощью.
Передок весь скрылся в реке. Нырнув и придерживаясь рукой за буфер — не унесло бы течением, — я набрасываю петлю на крюк.
Вода жжет, ломит голову, берет в холодные тиски тело. Напор ощутимо плотен — будто кто рукой толкает под лед, силится оторвать от машины.
Кое-как выбираюсь на лед, выбрасываю трос на берег. Теперь, не останавливаясь, бежать по раскисшей дороге до поселка!
Одежда на ветру леденит тело, сапоги тяжело месят мокрый снег. Три километра превращаются в марафонскую дистанцию. Сердце колотится в груди, скачет, ударяясь о ребра.