Поединок. Выпуск 17
Шрифт:
— Кто узнает?
— Пожалуйста, Юлия Сергеевна, ну пожалуйста… Я вас очень прошу… Вы не представляете, чего мне стоило прийти… Если узнают, это все, вы понимаете, все.
Завтра по этому поводу мне придется объясняться в прокуратуре. Марина отстранилась, я увидела, как она дрожит: крупно, судорожно, с перекошенным от страха и в то же время безучастным лицом. Я хорошо знаю, что такое настоящий страх, так вот, эта дрожь, крупная, безостановочная, и означает настоящий страх, панику. Неподдельный ужас, не дающий человеку опомниться.
—
Мне показалось, эти слова немного ее успокоили, по крайней мере, она перестала дрожать, кивнула:
— Да, да, плащ. Конечно, плащ. Сейчас. Только посмотрите, не стоит ли кто-нибудь под окнами, хорошо?
— Но кто может стоять?
— Пожалуйста, Юлия Сергеевна. Я только посмотрю. — На ее лице снова возник ужас, панический ужас.
— Хорошо, хорошо. Конечно, посмотрите.
— Вы не будете зажигать свет?
— Не буду.
— Я быстро. — Марина медленно двинулась в комнату, подошла к окну, выходящему на Неву. Я остановилась рядом. Отсюда, со второго этажа, все внизу выглядело обычным. Шли поздние прохожие, горел фонарь, освещавший часть комнаты, изредка проезжали машины. Чтобы успокоить Марину, я хотела спросить, закрыть ли шторы, но она, будто предугадав мои слова, подняла руку. Постояв некоторое время и убедившись, что ничего подозрительного внизу нет, повернулась. На Марине был легкий синий плащ, туфли на высоком каблуке и почти никакого грима. Длинные волосы зачесаны и собраны сзади в пучок. Нахмурилась, сказала одними губами:
— Извините.
— Ничего. Закрыть шторы?
— Не нужно. Пожалуйста, не нужно. Могут заметить.
— Кто?
— Неважно. Могут заметить, и все. Я сниму плащ?
— Конечно.
— Только сначала… — закусив губу, она нагнулась, сняла туфли. — Туфли сниму, а то стучат, ничего?
— Ну конечно. Подождите, я принесу тапочки.
— Я босиком.
— Перестаньте. — Я повела Марину в прихожую, заставила сунуть ноги в тапочки, сама сняла плащ, заметив, что ее плечи все еще дрожат, провела на кухню. Глаза давно привыкли к темноте, я хорошо видела лицо Марины, на нем все еще жил страх, хотя выражение ужаса, безучастной покорности судьбе прошло. Молча, движением руки усадила гостью на табуретку, шепнула:
— Сидите, я сварю кофе.
— Зачем, не нужно.
— Сидите. — Нашла турочку, плеснула воды. — Вы любите крепкий? Да не молчите, кофе вам сейчас не помешает. Крепкий?
— Да. Если можно.
— Можно. — Я следила, как закипает вода. Сейчас я пыталась сосредоточиться, представить, что именно заставило Марину так испугаться. Что-то связанное с убийством Лещенко? С Лагиным? Может быть, с коллекцией? Расспрашивать девушку в таком состоянии бесполезно, я могу только насторожить ее, пусть все расскажет сама. Высыпала кофе, размешала, проследила, пока поднимется пена, разлила по чашкам. Поставила сахар, дождавшись, пока Марина возьмет чашку, отхлебнула вместе с ней, спросила:
— Ну как?
— Очень вкусно. — Делая вид, что пробует кофе, Марина подняла глаза, явно ожидая моих вопросов. Я промолчала. — Вы не спрашиваете, почему я пришла?
— Не спрашиваю.
— Знаете, я была дурой…
— Дурой?
— Да, когда говорила, что не помню о знакомстве с Виктором. Я все помню. Все. Каждую деталь. До мелочи.
— Давно вы с ним познакомились?
— Год назад. Это был май, я очень хорошо помню, как мы познакомились.
— Где это произошло?
— В кафе «Север».
— Почему же вы не хотели говорить, что знаете Лагина?
— Боялась ему повредить. Дура. Ведь если бы я сразу призналась вам, я бы с самого начала знала, что с ним. С самого начала.
Она закусила большой палец, стала раскачиваться в темноте — будто забыв, что я сижу рядом. Ну конечно, допрашивая Марину, я ничего не говорила ей об убийстве Лещенко и об аресте Лагина. Впрочем, я допускала, что она с самого начала знает об этом. Но ведь она могла этого и не знать. Могла.
— Неужели вы на самом деле не знали? Вы думали, я спрашиваю вас о Лагине просто так?
Марина остановилась, вынула палец изо рта, удивленно посмотрела на меня.
— Что? А-а. Нет, конечно. — Взяла чашку, сделала большой глоток. — Я понимала, что с Виктором что-то случилось. Но думала сначала — он просто уехал и сообщит мне.
— Почему вы так думали?
— Так. К этому все шло. — Вдруг заплакала, жалобно заскулила, расплескивая кофе. — А теперь… теперь… Вы даже не представляете… — Она скулила в темноте, кофе лился на стол.
Я взяла ее за руку, поставила чашку.
— Успокойтесь. Ну, Марина? Успокойтесь. Что случилось?
— Н-ничего… — она продолжала, молча плакать. — Я узнала это только вчера от его матери. Господи, как все ужасно… Как ужасно.
— Что вы узнали?
— Что Виктор арестован, ну и… что он обвиняется в убийстве. Он не убивал. Честное слово, не убивал. Он не мог этого сделать, не мог.
— Почему вы так думаете?
— Я не думаю, я знаю! Знаю! — Она посмотрела на меня, закрыв чашку ладонью. Я вдруг увидела, как в ее глазах пляшут бесенята. — Виктор не убивал, запомните это! Раз навсегда запомните! — Теперь она смотрела, будто испугавшись только что сказанного.
— Кто же тогда это сделал?
На секунду в глазах мелькнуло сомнение. Провела рукой по лбу, сказала растерянно:
— Не знаю, честное слово, не знаю. Только знаю, что это не Виктор. — Вдруг посмотрела в упор, будто хотела выискать во мне какой-то изъян, дефект, в котором сейчас должно быть ее спасение.
— Почему?
— Потому что это не Виктор. — Опустила голову, осторожно потрогала языком верхнюю губу. — Не спрашивайте больше об этом, Юлия Сергеевна! Не спрашивайте. Скажу только… — Замолчала.