Поэма “Нити”
Шрифт:
Чем провинилась ваша мать,
Чьи думы только как достать,
Как накормить, во что одеть,
Обуть, прикрыть – ну надо ведь!
…А в общем, жизнь для философий
Дает изрядно. И утопий
Счас можно ворохи наместь,
Да мимо все. Охота есть.
Нет тормозов. Вот это страшно.
Всяк по себе – уже опасно.
А неумен, голодный, злой,
Труслив, но жаден… Бог ты мой!…
Не
Есть до сих пор, но инвалиды
Души, мозгов необычайно
Порасплодились. Что, случайно?
Случайной жизни не бывает,
Из моря рек не вытекает.
Вы в дней сплошном круговороте
Все время сеете и жнете.
Веселый экскурс закруглив,
Сравним, как яблока налив
Вбирает соки все подряд…
Но только здесь, увы, не сад.
* * *
Так чем питались корешки,
Что за делишки в гумус шли,
Под слой пролетных наших лет
Заглянем – вдруг найдем ответ.
* * *
Труд на износ. Гроши платили.
Бывало, кости даже ныли.
И понимал я – обирают.
За что – теперь младенцы знают.
Но я ругался с мастерами,
Хитрил, халтурил, слал их к маме
Не потому, что был плохой,
Раз вы мне так – и я такой.
Вот случай. Как вагон ячменной
Муки (глаза сорит отменно)
Пришлось зимою выгружать
Рублей за десять, не соврать.
Да, кстати, россыпь, не в мешках.
Лежал до крыши тяжкий прах.
Само собою, напахался.
И то – червонец! Постарался…
А в бухгалтерии наряд
На два рубля… Я не был рад:
Дня три глаза с муки кровили,
И два рубля – вы б тоже взвыли.
Я так ругался первый раз.
Не деньги жаль, но в этот час
Я ощутил плевки нам в души,
И тухлость слов, что лезли в уши.
Я до сих пор ту помню …
(Легко рифмуется с «Минерву»).
Пацан, четырнадцать годков…
Да совесть спит в таких без снов.
И этих шавок бухгалтерий,
Гор-рай-жилкомов, новых мэрий
Не вырезать, не утопить:
Хозяин есть, и шавке быть.
Еще штришок и, в общем, хватит
Обилья трудовых понятий
О совести, рабочей чести…
Сорняк с цветком взрастает вместе.
Тащили все подряд с завода
(Ох, незатейлива природа!).
С овцы паршивой что возьмешь -
Так, комбикорма наберешь.
Но за забором что творилось,
Вам в детских снах бы не приснилось.
Вниманье! Там была продбаза
(Еда мила любому глазу).
И даже я там подкормился,
Свои пьяны – и я годился.
Легло бы на плечи мне прочно,
Груз тянут ноги денно, нощно.
Бродяг в котельной разговоры,
Бичей неконченые споры
О правде жизни на земле…
А рядом пар сипит в котле.
И про детей своих далеких,
И бывших жен, таких жестоких,
Непонимании людей,
Несправедливости судей,
О сроках, паспортах забытых,
И о начальниках сердитых…
Чего я только не узнал,
Пока вагоны с ними ждал.
* * *
Но если честно, то до срока
Досталась тех ночей морока.
Подряд две смены многовато.
Пульс двадцать восемь, ноги – вата…
Без всяких шуток. Испугался,
Когда до цифры досчитался.
Запомнив озаренье нови:
На каждый год – два тика крови.
Мой друг, напарник по работе,
С ним задыхались вместе в шроте,
Постарше был, но все пацан,
И тот же сердца злой канкан.
Я вспомнил год назад у гроба:
Морозно, ночь и два сугроба
Дрожжей белковых под вагоном.
Мешки-каменья рвем со стоном.
Семь-восемь ходок и валюсь
На грязный снег, не отдышусь.
И сна провал, и Витя громко:
«Очнись!» – в ночи скрип рельсов тонко.
* * *
Мне дальше жить – ему лежать.
Мне крест нести – ему не встать.
И будто голос до сих пор:
«Эх, Витя-Витя… Сдал мотор».
* * *
Вопрос: чего я надрывался
И за мешки, как клещ, цеплялся?
Работать мог бы и в тепле
Или полегче – при метле.
Но это было б слишком просто
В стране чудес, где штампик ГОСТа
Лежит на душах и мозгах,
Делах, поступках, вещих снах.
В стране «Артека» и «Орленка»
Как символ, берегли ребенка.
И лишь с шестнадцати годков
Не брать, нести мог в отчий кров.
(Но если вас научат брать,
И государство будет врать,
Что все для вас и все открыто,
Что вам отцов укор сердитый?)
И ясно, там, где потеплей,
Мне шиш казали из дверей.
А где ручонок не хватало,