Поэт и Русалка
Шрифт:
Воды уже не было, впрочем — в том месте протянулась непонятная то ли туча, то ли туманная полоса, превратившая часть окружающего в смутное переплетение, буйство то ли видимых глазом порывов ветра, то ли гибкого стекла. Реальность распадалась повсюду, где пронеслись, распространяясь, огненные искры, и этот распад ширился, мелькнула огромная змея, выгнувшаяся, словно от сильной боли, а потом распалась надвое, голова и хвост бешено хлестали по воде, Катарина отпрянула, отмахиваясь от огненного урагана, что-то крича, хоть ни звука не доносилось…
В следующий
Потом обнаружилось, что он бежит по ярко освещенному коридору, а с одежды у него ручьями течет вода, словно начался ливень, и за руку его волочет не кто иной, как Алоизиус, победно вопивший:
— Получилось, кровь и гром, семь чертей этой ведьме в печенки! Сработало! Говорю вам, знала толк бабка! Бежим, бежим!
За спиной у них нарастал шум — словно бы влажное плюханье, будто кто-то огромный бежал на плоских влажных лапах. Некогда было оглядываться, да и не было ни малейшего желания, они всего лишь наддали прыти…
— Что удумали, — рычал барон, размахивая клинком (самой трости при нем уже не было). — Заглянул на всякий случай — а там будто бы прозрачная стена, и вода, и деревья, и змеюка, а эта тварь к вам присосалась, как похмельный гусар к баклаге! Ну, я и шарахнул… И ведь сработало, сто чертей мне в печенку и прочие потроха!
Они выскочили на балюстраду и, не задерживаясь, затопотали вниз по лестнице, расталкивая мнимых кавалеров и дам. Позади послышалось нечто вроде звериного рева, смешанного с высоким медным звуком боевого рога, и те, кто заполнял огромный зал, в едином порыве обернулись к ним, двинулись к лестнице…
Опрометью летевшие Пушкин с бароном врезались в толпу, как кабаны в камыши, и, почти не замедляя бега, неслись к выходу. Вокруг стоял треск, словно ломались сухие кусты, нечто высохшее, крючковатое, омерзительное то и дело цеплялось за одежду, за волосы, за руки, пытаясь задержать. Не обращая внимания на боль от многочисленных царапин, они отбивались, один клинком, второй кулаками, разбрасывали всех, кто вставал на пути.
До выхода было рукой подать. Сбоку звучно клацнули зубы, — и Пушкин, покосившись в сторону, увидел странное существо, нечто среднее между волком и обезьяной, несшееся рядом с ним то на четвереньках, то на задних лапах, норовившее вцепиться в бок. Он выхватил пистолет и наугад послал серебряную пулю. Послышался жалобный визг, и тварь покатилась кувырком по полу…
А они уже вылетели в широкую дверь, побежали вниз по лестнице. Вокруг вместо ночного мрака серела рассветная хмарь. Наперерез бросился церемониймейстер, чьи короткие ручки превратились в растопыренные костлявые лапы, а из-под лопнувшей, слетевшей полумаски выросла обросшая коричневой шерстью продолговатая зубастая морда.
Вторая — и последняя — серебряная пуля отшвырнула его к фонтану, и оборотень свалился туда через низкую стенку мраморной чаши. Оба партнера кинулись по аллее, а следом несся топот множества лап и копыт, визг и вой леденил кровь в жилах, стоявшая на круглом постаменте беломраморная античная статуя вытянула к ним руки, пытаясь схватить…
Барон вдруг остановился.
— Что такое? — крикнул Пушкин.
— Бегите что есть мочи! — рявкнул барон, с неимоверной быстротой крутя клинком, на котором блеснул у самой рукояти серебряный образок Богоматери. — Я их задержу, спасайте бумаги! Кому говорю?
— Но вы…
— Бегите, кровь и гром! Бумаги!
Не раздумывая, Пушкин кинулся прочь, он еще успел увидеть, как барона накрыла лавина мохнатых созданий, услышал скрежещущий визг, — вся эта орава сбилась в кучу на тесной аллее, стиснутой старинными стенами из плоского кирпича, и посреди этой катавасии сверкал, как молния, клинок барона, доносились его молодецкие вопли:
— Получи, тварь! Знай прусского гусара! У меня не забалуешь, морды бессмысленные!
Пушкин бежал, уже не понимая, то ли ветви деревьев цепляются за его одежду, то ли костлявые руки. В глазах все мутилось, окружающее подернулось туманом, — и он в конце концов повалился наземь, теряя сознание…
Глава XVIII
БЕССЛАВНЫЙ ФИНАЛ
Пушкин очнулся оттого, что на лицо ему тоненькой струйкой текла холодная вода. С трудом разлепил веки, поднял голову, уклоняясь от попавшей в рот и глаза воды.
— Ну слава богу, синьор, вы очнулись, — произнес кто-то радостно и спокойно. — Мы уж думали, все напрасно…
Отирая рукой воду с лица, моргая, Пушкин приподнялся, и чьи-то сильные руки помогли ему сесть. Вокруг стояли несколько человек, а ближе всех располагался верный слуга Луиджи Брамболини — он и лил воду. Те, кто стоял с ним рядом, выглядели самыми обыкновенными, ничем не примечательными людьми, одетыми прилично, но без излишнего франтовства. Лица у них были серьезные и сосредоточенные.
Солнце стояло уже довольно высоко, судя по его положению, близилось к полудню. Пушкин собрал силы настолько, что смог, пошатываясь, подняться на ноги. Вокруг росли самые обычные деревья, а вдали виднелось полуразрушенное здание, смутно напоминавшее роскошный дворец, где состоялся маскарад.
— Бог ты мой, — сказал Пушкин. — Как ты меня нашел, малый? Как тебе только в голову пришло?
— Нетрудно найти, если знаешь, что искать — отозвался славный малый Луиджи каким-то незнакомым голосом, словно бы принадлежавшим совершенно другому человеку.
Слегка пошатываясь, Пушкин присмотрелся к нему. Это был тот же самый человек — и не тот. Черты лица остались прежними, но физиономия странным образом перестала быть простецкой, простодушной, недалекой. Перед Пушкиным стоял другой человек, ничуть не похожий на слугу из простонародья, — ироничный жесткий взгляд, серьезность и несомненный ум, не имевший ничего общего с классическим образом оборотистого лакея наподобие Фигаро из пьесы месье Бомарше…
Через короткое время сзади послышался смутно знакомый голос: