Поэтический побег

Абаринова-Кожухова Елизавета

МАША. Федорович хитрый… (Смотрит в окно) Кажется, никого нет. Ну, я пойду. Скажу Аннас кундзей, что путь свободен.

ПУШКИН. Постой, Маша. (Прислушивается) Тут весь день кто-то песню поет. Одну и ту же, и все так печально. Скажи мне, о чем она?

МАША(удивленно). На что вам?

ПУШКИН. Мне надобно знать.

МАША. О, Пушкина кунгс, это очень грустная песенка. Про то, как виенс пуйсис… один парень встретил на берегу Даугавы прекрасную девушку и от одного взгляда полюбил ее…

ПУШКИН. Погоди, Маша, не так скоро. (Записывает).

МАША.

Ну вот, а потом девушка исчезла, а он все ее никак не мог позабыть. Ходил, бедный, думал о ней, вспоминал… (Вздыхает) Но потом, конечно, понемногу забыл. И вот однажды снова ее встретил, и снова старое чувство, как это лучше сказать, в нем загорелось. (Пауза)

ПУШКИН. А дальше?

МАША. И все.

ПУШКИН(помолчав). Да, удивительная песня.

МАША. Так я пойду? А то Аннас кундзе уж, наверное, байги беспокоится.

ПУШКИН. Да-да, ступай, Маша. И передавай поклон Анне Петровне. Скажи, чтобы не приходила, раз уж твой Федорович такую слежку завел.

МАША. Да я уж ей говорила…

ПУШКИН. Маша, ты позволишь мне на прощание тебя поцеловать?

МАША(радостно-удивленно). Вам? Ну протамс!

ПУШКИН(трижды целуя Машу). Ну, прощай, Маша. Не поминай лихом!

МАША. Ардиеву, Пушкина кунгс! (Уходит).

ПУШКИН(мечтательно). Ах, какая девушка! (Заглядывает в записи) Вот уж воистину — народ, поющий такие песни, достоин лучшей участи. И самое обидное, что эти песни так и забудутся, утонут в сонной Лете. (Задумывается) Кажется, Дельвиг родом из этих краев. А коли не сам, так его пращуры — почтенные бароны. Вот и попрошу его, чтоб занялся записью и исследованием здешних песен. А не возьмется Дельвиг, так другой барон сыщется. То есть исследователь… (Подходит к окну, прислушивается) А собственно, чего медлить? Все равно я тут дурью маюсь, а до вечера далеко. (Смотрит в запись) «Один пуйсис, то есть парень встретил на берегу Даугавы прекрасную девушку…» Жаль, не спросил у Маши, поется ли песня от лица самого юноши, или нет. Ну ладно, по ходу дела сообразим. Значит, так: «Тебя однажды я увидел На бреге Даугавы крутом…» Тебя однажды я увидел… Нет, вяло, не убеждает. (Смотрит в окно) Да и берега у Даугавы совсем не крутые. «На бреге Даугавы пологом Тебя однажды встретил я». Ага, уже лучше. Но непременно ли нужно упоминать Даугаву — ведь эта история могла произойти на брегах и Рейна, и Гвадалквивира, и даже Волги. «На берегу реки бурливой…» (Просматривает запись) Хотя причем тут река? Речь ведь не о реке, а о чувстве!.. «Я видел дивное виденье…» Вот-вот, это уже почти как раз то, что нужно. Хотя пока не очень благозвучно. А если чуть иначе — «Я помню чудное мгновенье»? (Лихорадочно записывает) Так, так. «Я помню чудное мгновенье, Явилась ты передо мной». Или лучше так: «Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты». Как там дальше? — «Ходил, бедный, думал о ней, вспоминал…» Так и запишем: «В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты Звучал мне долго…»

Стук в дверь.

ПУШКИН(недовольно). Ну вот всегда так — едва вдохновение нахлынет, как тут же кто-нибудь придет и все испортит… (Снова стук) Да входите же!

Входит АННА ПЕТРОВНА. Она в темном платье и в вуали. Пушкин прячет рукопись.

АННА(откинув вуаль) Кажется, вы меня не очень-то ждали, Александр Сергеич.

ПУШКИН(бросаясь к ней навстречу). Вы правы, Анна Петровна — не ждал, но втайне надеялся на встречу, хоть понимал всю несбыточность надежд!

АННА(присаживаясь). Я не могла не исполнить последней воли отъезжающего. (С улыбкой светской дамы) А вы, кажется, совсем вскружили голову моей Маше.

ПУШКИН. Анна Петровна, а разве Маша вам не передавала моих слов, чтобы вы сюда не приходили. Раз это так опасно…

АННА(сухо). Не беспокойтесь, Александр Сергеич — вашему отплытию ничто не угрожает.

ПУШКИН. Нет-нет, Анна Петровна, речь не обо мне. Я не хочу неприятностей для вас.

АННА(с горечью). Эти, как вы говорите, «неприятности» мне приходится выслушивать чуть ли не каждодневно. Так уж лучше за дело, чем просто так, оттого что у Ермолая Федоровича дурное настроение. (Вздыхает) А оно у него всегда такое…

ПУШКИН. Чем бы вас развлечь? А, знаю! (Подбегает к чемодану, роется в рукописях).

АННА. Что это у вас?

ПУШКИН(с гордостью). Моя новая пиеса — «Борис Годунов». Я начал ее сочинять еще в Михайловском. (Перебирает листы) Чего бы вам почитать? Ну вот хоть это. Ночь. Келья в Чудовом монастыре. Пимен пишет перед лампадой.

Еще одно последнее сказаньеИ летопись окончена моя.Исполнен долг, завещанный от БогаМне, грешному. Недаром многих летСвидетелем Господь меня поставилИ книжному искусству вразумил:Когда-нибудь монах трудолюбивыйНайдет мой труд усердный, безыменный;И, пыль веков от хартий отряхнув,Правдивые сказанья перепишет,Да ведают потомки православныхЗемли родной минувшую судьбу,Своих царей великих поминаютЗа их труды, за славу, за добро;А за грехи, за темные деяньяСпасителя смиренно умоляют…

Ну, как?

АННА(искренне). Очень хорошо! Но как-то непохоже на то, что вы писали прежде.

ПУШКИН. А кто вам сказал, уважаемая Анна Петровна, что Пушкин должен всегда писать одинаково? Это Его Сиятельство граф Дмитрий Иванович Хвостов может себе позволить писать одинаково плохо. На собственные средства издавать свои опусы, потом скупать весь тираж, сжигать в печке и приступать к новым изданиям. Не хочу себя зря возвеличивать, но я все-таки настоящий поэт. И если Господь Бог наделил меня даром слова, то уж наверное не затем, чтобы всю жизнь сочинять легковесные стишки на забаву невзыскательной публике. Нет, я не отрекаюсь ни от одной строчки из написанного ранее, но считаю, что нельзя стоять на месте надобно идти вперед.

АННА. Александр Сергеич, а вы уверены, что публика станет это читать?

ПУШКИН. Поэт должен следовать своему призванию, а не потребам публики!

АННА. Но ведь этак можно всех читателей растерять.

ПУШКИН. Да-да, вы правы, Анна Петровна — это уж меня малость занесло. Конечно, поэт должен брать во внимание настроения публики, но лишь настолько, чтобы вовсе не утратить ее благосклонности. Приходится искать некий средний путь — но как это порой тяжко! Вдохновение тебя несет в горние выси, а ты должен себя шпорить: вот этого не поймет читатель. А вот это не пропустит цензор. (Вздыхает) Вот «Бориса» точно не пропустит. Будут искать то, чего там вовсе и нет и, разумеется, найдут. Придется издавать за границей — в надежде, что когда-нибудь наступит день, когда мое главное произведение прочтут и в России.