Поезд дальнего следования
Шрифт:
И только. Подобные ювенилии рождались так часто – всех не упомнишь.
Полковника было избыточно много. Мясист, дороден и жовиален. Улыбка и впрямь не сходила с уст, она составляла изрядную часть присущего ему обаяния. Оптимистическая энергия сочилась изо всех его пор. Казалось, что он ее вырабатывает легко, естественно, непринужденно, он извлекал
Подстать Холодовскому была дама с почти библейским именем Эва, с приветливым красивым лицом, как оказалось, совсем молодая. Дамой назвал я ее по причине ее драматической полноты, мешавшей воспринимать ее возраст и перечеркивавшей миловидность. Она направлялась в город Дербент, где проживала с супругом-доктором остзейских кровей, но давно обрусевшим. Его фамилия была Фройде.
Другой нашей спутницей оказалась широкоплечая, крутобокая, пышущая здоровьем девица. Внешность ее была грубовата, движения – размашисты, резки, перемещалась она в пространстве шумно, уверенно, по-хозяйски. Сказала, что зовут ее Жекой, в Баку живет она в Черном городе, так звался с незапамятных пор промышленный рабочий район. В Москве она гостила у тетки.
Надо сказать, на моих землячек Жека совсем не походила – бакинки несли на себе приметы смуглого неторопливого юга с его ориентальной истомой и влажной пленительной поволокой. Северная славянская кровь словно меняла здесь свой состав и обретала новые свойства. Но Жека удивительным образом сумела сохранить свои корни, гляделась гостьей, степной травой, пробившейся сквозь бакинский песок, пахнущий не чабрецом и мятой, а маслянистым мазутным морем. Меня она заарканила с ходу, все было дьявольски притягательно – и эта тугая звучная плоть, и исходившая от нее неистребимая сила жизни, и даже простое лицо слобожанки.
Мы разместились без церемоний. Полковник и пышнотелая Эва заняли обе нижние полки, Жеке и мне достались верхние. То был оптимальный вариант – с одной стороны, пофартило с соседкой, с другой – относительная
Однако на сей раз я меньше всего хотел поскорее уединиться. И, повинуясь неясной тяге, выбросил руку в пространство меж лежбищами. И сразу нашел то, что искал – ее протянутую ладошку.
Две наши встретившиеся руки словно прильнули одна к другой, сразу же пламенно сжали друг дружку. Ее ладонь была твердой и жесткой – ладонь гимнастки, привычной к брусьям. И наши пальцы сплелись, сцепились и на мгновенье образовали мерно качающуюся арку.
Когда стемнело и все мы четверо снова сошлись за вечерней трапезой, и я, и Жека согласно чувствовали свою отдельность от двух других – словно составили тайный заговор.
Ни Эва, ни жовиальный полковник не дали понять, что они не слепы и видят, как нас метнуло друг к другу. Полковник разлил армянский коньяк, женщины разложили снедь, и Холодовский провозгласил:
– Ну, с Богом. Приступили к священнодействию.
Глаза его празднично заблестели, не составляло труда догадаться – застолье было его стихией. Среди непременных радостей жизни оно занимало особое место.
Первый стаканчик был посвящен дамам, украсившим путешествие. Эва зарделась, а Жека заметила:
– Вы, как мой шеф. Уважаете женщин.
К этому времени мы успели кое-что о себе рассказать. Толстая Эва была пианисткой, трудилась в музыкальном училище. Жека работала в прокуратуре, случалось, участвовала в процессах, хотя и в предельно скромной роли. Полковник ее называл коллегой, шутливо и, вместе с тем, уважительно. Он сам был юристом и, как я понял, имевшим немалые полномочия. Достаточно было нескольких реплик, чтобы понять: поездка в Баку – не рядовая командировка, что он к ней хорошо подготовлен и человек он осведомленный. Поэтому я не удивился, когда он откликнулся:
Конец ознакомительного фрагмента.