Поезд стоит в Жемоне 51 минуту
Шрифт:
Тут случилось забавное недоразумение.
Мегрэ спросил, почему, когда обнаружили, что его попутчик не шевелится, он не оказал первую помощь.
– Потому что я - доктор археологии, а не медицины...
Теперь все расселись в купе точно так, как предыдущей ночью:
Отто Браун - Адольф Бонвуазен - мадам Ирвич Томас Хауке - доктор Гельхорн - Лена Лейнбах И разумеется, все, кроме Отто Брауна, который, к сожалению, свидетельствовать уже не мог, отрицали, что имеют какое-либо касательство к убийству. И каждый утверждал, что ему ничего не известно.
Мегрэ провел четверть часа с Джефом Бебельмансом, акробатом из Антверпена, который вылез из-под вагона в Олнуа, имея при себе акции на предъявителя общей стоимостью три миллиона.
Когда Бебельманса подвели к телу, он не изменился в лице и лишь осведомился:
– Кто это?
При обыске у него нашли билет третьего класса от Берлина до Парижа, что не помешало ему часть пути проделать под вагоном, с тем чтобы на границе не обнаружили акций.
Но Бебельманс оказался не из говорливых. Ничуть не унывая, он твердил:
– Ваше дело задавать вопросы. Мне же совершенно нечего вам сказать...
Сведения о нем оказались не слишком впечатляющими: раньше он был акробатом, потом работал официантом в ночных заведениях в Брюсселе, затем в Берлине...
– Итак, - начал Мегрэ, беспрерывно делая короткие затяжки, несмотря на присутствие двух дам, - вы, Бонвуазен, и мадам Ирвич сели в поезд в Варшаве. А кто сел в Берлине?
– Сначала эта госпожа...
– заявил Бонвуазен, указывая на Лену Лейнбах.
– Где ваша кладь, мадам?
Она указала на полку, расположенную над мертвецом, где лежали три роскошных чемодана крокодиловой кожи в бежевых чехлах.
– Значит, вы положили ваш багаж сюда, а сами уселись в противоположном углу. По диагонали...
– Покойный... то есть, я хочу сказать, этот господин... вошел следом...
– продолжал Бонвуазен, которому безумно хотелось поговорить.
– Без багажа?
– Он нес с собою только плед...
Мегрэ вышел посовещаться с племянником. Они вновь просмотрели содержимое бумажника убитого, где нашли багажную квитанцию. Вещи уже прибыли в Париж, и Мегрэ позвонил, чтобы чемоданы срочно открыли.
– Хорошо! Теперь...
– он указал на Хауке, - этот господин?
– Он сел в Кельне...
– Это верно, господин Хауке?
– Точнее, в Кельне я перешел в другое купе... Раньше я ехал в купе для некурящих...
Доктор Гельхорн тоже сел в Кельне, где он жил. Пока Мегрэ, сунув руки в карманы, задавал вопросы, что-то бормотал себе под нос, внимательно всматривался в каждого, Поль Виншон, как хороший секретарь, на ходу делал записи. Вот что можно было в этих заметках прочесть:
"Бонвуазен: До немецкой границы казалось, что только мы с мадам Ирвич знакомы между собой... после таможни мы все кое-как устроились, чтобы вздремнуть, и притушили лампу... В Льеже я увидел, что дама, сидящая напротив меня (Лена Лейнбах), хочет выйти в коридор. Господин, сидевший в другом углу (Отто Браун), тут же встал и спросил у нее по-немецки, куда это она собралась.
– Я на минутку, подышать воздухом, - ответила женщина.
И я совершенно уверен, что он сказал ей:
– Садись на место!"
Дальше Бонвуазен рассказывал:
"В Намюре она снова хотела выйти, но Отто Браун, который, казалось, спал, пошевелился, и она осталась.
В Шарлеруа они снова разговаривали, но я уже засыпал и помню смутно..."
Значит, в Шарлеруа Отто Браун был еще жив! Был ли он еще жив в Эркелене? Этого никто не мог знать.
Таможенник лишь приоткрыл дверь и, увидев, что все спят, удалился.
Значит, именно между Шарлеруа и Жемоном, то есть в течение часа или полутора часов, кто-то из пассажиров должен был подняться, приблизиться к Отто Брауну и вонзить ему в сердце булавку.
Только Бонвуазену не было нужды подниматься. Стоило ему немного наклониться вправо - и он коснулся бы немца. У Хауке, сидевшего напротив, тоже была выгодная позиция, затем шел доктор Гельхорн и, наконец, обе женщины.
Несмотря на холод, на лбу у Мегрэ выступили капли пота. Лена Лейнбах пожирала его бешеным взглядом, а мадам Ирвич жаловалась на ревматизм и по-польски изливала душу Бонвуазену.
Томас Хауке вел себя с большим достоинством, крайне высокомерно, а Гельхорн утверждал, что у него срывается важная встреча в Лувре.
Вот еще записи Виншона:
"Мегрэ Лене: Где вы живете в Берлине?
Лена: Я приехала туда всего на восемь дней. Остановилась, как всегда, в "Кайзерхофе"...
М.: Вы были знакомы с Отто Брауном?
Л. Л.: Нет! Может быть, мы встречались в холле или в лифте...
М.: Почему же после немецкой границы он заговорил с вами так, будто вы были знакомы?
Л. Л. (с иронией): Возможно, потому, что мы оказались на чужой территории, и он обнаглел... В Германии еврей не имеет права ухаживать за женщиной арийской крови...
М.: И поэтому он не позволил вам выйти в Льеже и в Намюре?
Л. Л.: Он просто сказал, что я могу простудиться..."
Допрос еще продолжался, когда позвонили из Парижа. В восьми чемоданах Отто Брауна содержалось столько одежды, белья и других предметов личного обихода, что можно было предположить: бывший банкир уезжал надолго, если не навсегда.
Но денег - ни гроша! А в бумажнике - только четыреста марок! Что же до других пассажиров, то у них нашлось:
У Лены Лейнбах - 500 французских франков, 50 марок, 300 крон.