Пограничная тишина
Шрифт:
Новые записи появились в тетради и в последнее время.
«Вот уже прошло несколько месяцев, как мы прибыли с Петром на новое место службы. Застава находится на берегу моря, в горле крутобокого скалистого ущелья дикой и первозданной красоты. Место глуховатое и не совсем обжитое. Пыжикову оно не нравится, а я в восторге от него и от людей, с которыми мне приходится охранять границу. Но жизнь — штука сложная и не всегда течет ровно и гладко. Историю с младшим сержантом Нестеровым я уже подробно описал. Однако продолжаю за ним наблюдать. Вот уже почти пять месяцев он командует отделением. Его солдаты хорошо несут службу и занимают первое место по боевой подготовке.
Из этой лекции я тогда усвоил, что самое главное — это хорошо знать человеческий характер. Дело, конечно, не легкое, но именно с этого я начал свою офицерскую службу. До того как приступать к воспитанию молодых, незнакомых мне солдат, я стремился узнать, что каждый из себя представляет и на что способен. Остальное уже зависело от моего подхода и метода, а главное — от накопленного опыта, которого у нас еще очень недостает. Столкновение с младшим сержантом Нестеровым в конюшне дало первый толчок моим мыслям. Я понял, что характер у парня крутой, сложный, но человек он прямой, честный.
Вечером, беседуя с ним наедине, я выяснил, что он умеет плотничать и класть печи. Этому ремеслу Иван с детства научился от своего дедушки. До службы в армии с пятнадцати лет работал в колхозе. Он с гордостью рассказывал, какие может делать печки.
— А вот мы построим баню, а вы сложите печь, — сказал я ему, чувствуя, что руки его давно уже соскучились по такой работе.
— Могу попробовать, — ответил он неопределенно.
— Мы баню строим не для пробы, а хотим в ней мыться.
— Понимаю, товарищ капитан. Постараюсь.
— Это должна быть действительно хорошая печь. Сделайте чертеж и посоветуйтесь с теткой Ефимьей. Это ее хозяйство.
— Слушаюсь!
Через несколько дней мы рассмотрели чертеж, обсудили, кое-что поправили и утвердили. Печь получилась на славу. Без навязчивости и мелкой опеки я постоянно заставлял Нестерова самостоятельно мыслить и видеть результаты своего труда.
— Покажите, товарищ Нестеров, конспекты ваших занятий.
Он подает тетрадь и смущенно краснеет. Тетрадь измята, записи сделаны небрежно. Торопливый, неразборчивый почерк. Я нарочно достаю свою, чистую, исписанную мелким, убористым почерком, и для наглядного сравнения кладу их рядом. Вижу, что сержант начинает ерзать на стуле. А я спокойно, будто ничего не произошло, перелистываю то одну, то другую. Делаю замечания только по существу написанного, вношу свои поправки, а об остальном ни единого слова. А через два дня я вхожу в комнату, где Нестеров проводит занятия, и вижу в его руках новую чистую тетрадь с четко написанным текстом. Так я постепенно убедился, что излишние и многословные наставления при воспитании людей не только не нужны, но и вредны. Они надоедают и превращаются в малодейственный шаблон. Авторитет офицера, начальника укрепляется только на личном примере, в постоянном напряженном труде.
В памятный день нашего приезда на заставу здесь проходили занятия по боевой стрельбе.
Разволнованный событиями дня, младший сержант Нестеров не выполнил задания. Плохо
Пришлось и нам с Петром держать своеобразный экзамен. Я выполнил упражнение, а Пыжиков разгорячился и промазал.
— Вот такие-то, товарищ капитан, дела, — когда окончились стрельбы, обращаясь ко мне, проговорил майор Рокотов и, распрощавшись, уехал, не сделав больше никаких замечаний.
На другой день я вызвал сержанта Батурина и сказал, что личный состав нашей заставы состоит на девяносто процентов из комсомольцев, а он, как секретаре бюро, видимо, умеет только произносить речи, но сам стреляет плохо.
— Раньше я хорошо стрелял, — попробовал он оправдаться.
— Мне это не известно, — сказал я резко.
— Всякое бывает, товарищ капитан, — ответил сержант с лукавинкой.
— Что вы имеете в виду?
— Старший лейтенант тоже не выполнил... Со всеми случается.
— Он стрелял не зачетную, а так... в порядке тренировки, — пытался я выгородить офицера. — И притом мы только что с дороги. А кроме того, вам не следовало бы так говорить. Речь идет о вас. Вы — тоже командир.
— Виноват. Я понимаю. Но вы тоже с дороги, а стреляли отлично.
— Для меня это совсем неважно. А вот для вас, да!
Мне хотелось, чтобы между нами состоялся деловой разговор, но я говорил неубедительно, резким и повышенным тоном. Где-то глубоко в сознании меня тревожила мысль, что, говоря о Пыжикове, сержант задевал и мою офицерскую честь. Над этим стоило подумать.
Правда, Батурин понял, что, кивая на старшего лейтенанта, он ставит меня и себя в глупое положение, извинился и пообещал выправиться.
Младшему сержанту Нестерову я никаких замечаний не сделал, полагая, что в первый день нашего знакомства он имел достаточно передряг со своим рапортом и лошадью. Я был уверен, что все его причуды и промахи по службе идут от неправильной постановки воспитания.
Однако мое молчание он понял совсем иначе, принял его ближе к сердцу, чем я думал.
Спустя какое-то время, после основательной подготовки, вся застава стреляла вновь и выполнила задание на «хорошо», а Нестеров и Батурин — на «отлично».
После обеда наша замечательная тетка Ефимья принесла мне белье и «устное приказание» отправиться в баню. Я был «обходительный» и «свойский», как она говорила, тем более что с женой капитана Земцова тетка Ефимья имела свои, чисто женские конфликты по банно-прачечным делам. Здесь же я должен сказать, что благодаря заботам тетки Ефимьи быт заставы заметно менялся в лучшую сторону.
С такими мыслями я вошел в раздевалку бани и услышал яростное шлепанье и какие-то блаженные выкрики. Открыл дверь в парную, но тут же захлопнул ее. Мне так ошпарило лицо горячим воздухом, что пришлось зажмурить глаза. Я сам люблю похлестать себя веником, однако Нестеров парился истинно по-северному. Спустя несколько минут он выскочил в предбанник, похожий на вареного рака, и плюхнулся на деревянную скамью. Отдышавшись, сказал:
— Извините, товарищ капитан, что задерживаю. Злой дух из себя вышибал маленько.
— Какой это еще дух? — засмеялся я.
— С паром вся смерда вылетает, а добро остается. Так у нас на Севере говорят. Хорошо веником себя постегать. Только со мной никто не выдюживает, вот я один и задержался.
— Парься на здоровье!
— Спасибо. Но я уже закончил. Ополоснусь — и шабаш.
Когда мы вымылись и оделись, разговор зашел о стрельбе. Нестеров, держа сапог за ушко, вспомнил свои прошлые неудачи и, между прочим, спросил: