Пограничная тишина
Шрифт:
— Да говорю же — моя!
Солдатский смех усиливался, а у Нестерова начинала краснеть шея. Поправляя измятую гимнастерку, он виновато добавлял:
— В наряде... дождик был, да и на занятиях ползали.
— Все понимаю, милай, все... Поди, стирать принесешь?
— Обязательно, тетя Феня!
— Вот-вот, приноси. Я тебе отутюжу горяченьким... Недельки через две будет готова...
— Как это, недельки через две? — удивленно спрашивал Нестеров.
— А так. Воды у меня нет, не везут. Дров ни полена. Где ж, милай, я уголечков-то возьму?
— Да я, тетя Феня, мигом. А ну-ка, ребята,
К солдатской опрятности простодушная на вид Ефимья относилась с женской щепетильностью и беспощадностью. Ее незаметная на заставе роль прачки имела свое высокое назначение и помогала воспитанию людей. Солдаты как бы подтягивались и начинали тщательно следить за своей внешностью, проникаясь к этой ворчливой, работящей женщине глубоким уважением.
Ромашков вспомнил Ефимью Пантелеевну и вздохнул. Она ухаживала за ним, как за сыном, — свой-то погиб во время войны. А он, капитан Ромашков, даже не успел купить ей в городе хотя бы маленький, скромный подарок, а ведь думал об этом все время. «Выходит, правду сказала Настя, что я черствый и злой человек. И сегодня вел себя глупо. Ой, как глупо!» От таких мыслей Михаил все больше мрачнел и злился.
С того времени, как они выехали из рыбачьего поселка, прошло минут сорок. Оставалось метров двести самой плохой дороги. Машина шла по узкой тропе. Густо растущий кустарник царапал колючками по брезенту. Подпрыгивая на неровностях, машина выкатилась на взгорье и остановилась у высокого обрыва. Здесь берег был непроходим. Над полукруглой естественной бухтой гигантской серой громадой возвышались скалы, а к самому их подножию подступало море. Только с северной стороны рыбаки выдолбили в граните ступеньки, по которым можно было спуститься к небольшому пляжу. С моря к нему удобно подходить на ялике, укрыться от непогоды или же вскарабкаться наверх. Там начинались глухие лесные заросли, которые тянулись на огромном пространстве — до самых кавказских хребтов. Бухта Орлиные скалы, защищенная с трех сторон горами, была доступна лишь западным ветрам. Когда начинал дуть «моряк», она превращалась в огромный бурлящий котел. Море гневно клокотало, шумело буйно и гулко. Волны ворочали тяжелые подводные камни, подкатывали их к берегу и разбивали в щебенку о могучие угрюмые скалы. Шквальные порывы рождались где-то в просторах моря, свирепо налетали на берег и вдребезги расшибались о громаду гор. Рыбаки в шутку прозвали эти шквальные порывы «встречный ветерок».
Когда Ромашков и Евсей Егорыч подъехали к бухте, море было на редкость тихое. Оно ласково шевелилось, манило разноцветными бликами и томной прохладой. Казалось, что в золоте солнечных лучей синий горизонт был наполнен спокойствием и величием застывшей, но неукротимой силы.
— Прикатили як раз... куда треба, — довольно сказал Евсей.
— Значит, здесь? — напряженно спросил Ромашков.
— А кто же ее знает, может, и уплыла. Была тут. Зараз побачим.
Евсей Егорыч как-то сразу вдруг посуровел. Сузив желтые ястребиные глаза, он напряженно вглядывался в одну точку. «А вдруг ее уже действительно нет? — волновался старик. — Скажут, сбрехал старый черт, зря всех взбулгачил».
«Если лодка здесь, —
Вместе с тем перед глазами стояла озорная, с цветком на груди девушка. Она так застряла в мозгах, что хоть голову отсекай напрочь. Вот так иногда прилипает к человеку какая-нибудь глупенькая поговорка или надоедливый мотив, что не сразу вышибешь из памяти.
Вспомнив в эту минуту Настю, Ромашков со злостью ударил носком сапога подвернувшийся под ноги камень и больно ушиб пальцы. К нему подошел черноусенький шофер и, беспечно покуривая цигарку, воскликнул:
— Какая красота!
— Что? — крепко сжав челюсти, спросил капитан.
— Бухта, говорю, очень красивая.
— Вы тоже очень красивы... Бороду еще отпустите.
Михаил вглядывался в море затуманенными от гнева глазами, но ничего не видел. Шофер усмехнулся и отошел в сторонку.
Евсей Егорыч, стоя на корточках, прикрыл рыжие брови ладонью, шарил глазами по желтоватому у берегов морскому дну. Вдруг он медленно сел на камни и с облегчением вытянул ноги. Протерев слезящиеся глаза, полез в карман за кисетом.
— Ну что, Евсей Егорыч? — подойдя к пастуху ближе, тревожным глухим голосом спросил Ромашков.
Старик молча продолжал набивать трубку.
— Здесь или нет? — нетерпеливо спросил капитан.
— А вы сами тоже поищите... Глаза у вас молодые, зоркие. А то скажете, как Пыжиков, — «катер»! — Евсей Егорыч хмуро раскурил трубку. — На месте! — кинув на капитана тяжелый взгляд, ответил пастух.
Приставив ладонь к козырьку фуражки, Ромашков то приседал, то поднимался, но видел только лениво покачивающееся море. В голове сумбурным клубком путались тревожные мысли. Силуэт лодки то возникал, то исчезал.
Михаил почувствовал, как кровь горячо прилила к щекам, а на лбу выступили холодные капли и потекли к нахмуренным бровям, заливая раскаленные от волнения глаза. Он вытер лицо рукавом гимнастерки и растерянно оглянулся на пастуха.
Покуривая трубочку, тот спросил:
— Ну, есть что-нибудь? Или мне это привиделось?
— Вроде есть, — неуверенно сказал Ромашков. — Море рябит.
— А море, оно почти всегда рябит! — Евсей Егорыч взял Ромашкова за рукав. — Глядите в то место, где из воды торчат два камня, чуть левее.
Последних слов пастуха Ромашков не расслышал. Он уже увидел контур затонувшей лодки, вздрогнул и опустил руки. Сердце резко колотилось, сжималось от нехорошего предчувствия. Евсей Егорыч все понял и, поднявшись с камней, начал отряхиваться.
— Вот тут как лежала — так и лежит...
Тревожа лежащие на тропе мелкие камни, которые с грохотом покатились по скалам, Ромашков спустился к берегу. Пуговицы он расстегнул на ходу. Сняв гимнастерку, швырнул ее вместе с рубашкой на накатанную морской волной щебенку, потом стащил сапоги и, войдя в воду, быстро поплыл.
Лодка была затоплена примерно в семидесяти метрах от берега на малой глубине. Осмотр был недолгим. Капитан тут же вылез из воды. Ярко грело полуденное солнце, а Ромашков дрожал и не сразу попал ногой в штанину.