Погром среди ясного неба
Шрифт:
– Вина взял… – добавила я.
– Ну и что с того? – Он взглянул на меня исподлобья. – Если даже и взял?
– А потом небось домой к себе привел? Как меня сегодня?
– Ну да… ей же надо было где-то остановиться, вещи хоть оставить… – Он опустил глаза. – Только она убежала…
– Ага, когда поняла, чем ей придется с тобой за жилье расплачиваться! – проговорила я возмущенно. – Ну ты и козел! Девушка одна в чужом городе, а ты решил воспользоваться ее безвыходным положением!..
Виталик молчал. Возразить ему было нечего.
– Ну, хоть о чем вы с ней
– Когда?
– Да хоть в кафе! Ведь не сидели же вы молча! Или ты ей, как мне сегодня, заливал про своих друзей в модельном бизнесе?
– Ну да, о чем-то говорили… – Виталий задумался. – Да не помню, ерунда какая-то…
– Ну, может, она говорила, зачем приехала, какие у нее планы, что собирается делать?
– Не помню! – Он сморщился, потер переносицу. – Вот, спрашивала почему-то, как проехать в Зареченск…
– Зареченск? – насторожилась я, вспомнив рассказ Егора Ивановича. – А не говорила она, что собирается там делать?
– Нет, ничего не говорила…
– Ну, а дальше-то что было?
– Дальше? Дальше ничего не было! Я ее после этого больше не видел, даже за чемоданом не зашла!
– Что?! – Я удивленно уставилась на него. – Она оставила у тебя свой чемодан?!
– Ну да, – ответил он как ни в чем не бывало.
Нет, все-таки он самый настоящий козел! До того довести девушку, что она сбежала от него, бросив все свои вещи! И даже потом не зашла за ними…
– Покажи этот чемодан! – потребовала я.
Виталий что-то недовольно заворчал, но я сделала вид, что собираюсь повторить свой коронный прием, и он тут же кинулся в коридор. Подставив стул, залез на антресоли и достал оттуда небольшой, очень старый и потрепанный чемоданчик.
– Вот он, ее чемодан!
Я не стала при нем его открывать. Ни к чему этому подонку знать лишнее. Забрала чемодан и собралась уходить, напоследок предупредив Виталия, чтобы никому не вздумал рассказывать о нашей с ним сегодняшней встрече и плодотворной беседе.
Впрочем, он и сам не собирался об этом распространяться – кому же охота рассказывать, как тебя отлупила представительница «слабого пола»!
– Скотина ты! – с чувством сказала я уже из лифта. – Довести девчонку до того, что она сбежала в чем есть, даже вещи не взяла! Теперь если с ней что случилось, то ходи да оглядывайся, как бы кирпич на голову не упал или люк под ногами не открылся!
Виталик ничего не ответил.
Дома меня встретил Бонни. Сперва он кинулся ко мне с намерением облизать с ног до головы, но на полпути вдруг остановился и грозно зарычал.
– Ты что, Бонечка, ты что, не узнаешь меня? Ты не рад мне? – спросила я удивленно.
Бонни пару раз махнул своим здоровенным хвостом, чтобы показать, что мне-то он рад, его отношение ко мне не изменилось за время нашей непродолжительной разлуки. При этом он, как уже не раз бывало, смахнул с тумбочки телефон. Однако, продемонстрировав свои чувства ко мне, снова зарычал. На этот раз я поняла, что рычит он не на меня, а на Надин потрепанный чемодан.
– Вот оно что! – проговорила я, задумчиво разглядывая
Услышав знакомое слово, Бонни снова рыкнул.
Первым делом я, конечно, покормила Бонни, а потом открыла чемодан и приступила к изучению его содержимого.
Конечно, в чемодане были кое-какие женские вещички – несколько блузок, футболок, пара свитеров, белье, косметика. Все бедноватое, немодное, простенькое – это неудивительно, ведь Надя жила в глухой деревне, да еще и без матери.
Но на дне чемодана я нашла кое-что более интересное.
Там лежали несколько глиняных кукол – примерно таких, как те, каких я видела у Егора Ивановича и в квартире Боровиков, – и два больших альбома с рисунками.
Куклы были знакомые, только в других платьях и с разными выражениями лиц. Была кукла печальная, заплаканная, и уголки губ опущены. Глядя на эту куклу, хотелось пригорюниться и сидеть у окна, тоскуя, как царевна Несмеяна. Была кукла счастливая, как говорят: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей!» Готова прозакладывать что угодно, что если в доме на видном месте будет стоять такая кукла, то всей семье будет хорошо – муж не станет ругать жену за подгоревшую кашу и пересоленный суп, дети не станут ныть по утрам, собираясь в школу, собака не будет писать на коврик у двери, а кот не станет линять на новое покрывало. Удивительный у девушки талант!
Потом я разложила рисунки на полу в гостиной и принялась их рассматривать.
Честно говоря, я не очень-то разбираюсь в рисовании и живописи, но тут еще раз убедилась, что у Нади большой талант. Все рисунки были очень выразительные, живые, я как будто своими глазами увидела то, что окружало Надю в ее прежней, деревенской жизни.
Здесь были нарисованы бедные покосившиеся домики на краю темного леса, припорошенные снегом дровяные сараи, замшелый колодец с журавлем, старый дуб с грубой, морщинистой корой, напоминающий мрачного, угрюмого, молчаливого старика, склонившаяся над ручьем плакучая ива, красивая задумчивая корова, чумазый мальчишка с самодельным корабликом в руке, свернувшаяся клубком дворняга, просто спутанная ветром трава с несколькими затерявшимися в ней полевыми цветками.
Видно было, что все это Надя рисовала с натуры, но в ее рисунках не было скучного правдоподобия, напоминающего ученическую фотографию, – в каждый штрих, в каждую линию она вложила часть своей души, часть себя, поэтому и деревья, и дома, и травы на ее рисунках казались живыми, одушевленными.
Во втором альбоме были собраны портреты Надиных односельчан. В основном здесь были старики и старухи, видно, молодежи в их деревне почти не осталось.
Я сразу узнала Егора Ивановича – его лицо было схвачено очень точно, с характерным выражением недоверия и печали. Его Надя рисовала чаще других – видно, ей было проще уговорить его позировать, чем остальных односельчан. Были тут портреты собаки – той самой крупной и чрезвычайно пушистой дворняги. Собака была нарисована с большой любовью, несомненно, это была Надина собака. Вот отчего так недоволен Бонни!