Похищение Елены
Шрифт:
ПРОЛОГ
Отрок Сергий по прозвищу Волк развалился на травке, подперев голову рукой, сыто зевнул и лениво прикрыл глаза. Где-то под горкой, у ручья, раздавался плеск воды, изредка перемежаемый звоном разбиваемого фарфора и невнятным, но эмоциональным бормотанием. Это царевич Иван, несмотря на уговоры и внушения разумного человека, то есть его, Сергия, снова пошел мыть посуду только затем, чтобы оставить ее на месте их ночлега. Для домовитой души Серого это был даже не острый нож — осколок вамаясского фарфора прямо в сердце. Но иначе поступать они уже не могли, если не желали превратиться из путешествующих искателей золотых яблок в едва ползущий бродячий магазин, торгующий фарфором, керамикой, хрусталем и прочей серебряной и золотой посудой и столовыми принадлежностями всех
И поэтому, пока его друг отмывал тарелки и перемазывался там, у ручья, Серый грелся на утреннем солнышке здесь.
Волк любил, понимал и уважал своего друга и земляка, но в такие моменты, как этот, его понимание грозило уволиться по собственному желанию без выходного пособия.
Ну какое ему, Ивану, сыну лукоморского царя, дело до тех, кто тут когда-нибудь пройдет, а может, и не пройдет после него? Да они, если пройдут, должны выше елок прыгать, что нашли эту посуду целой и непобитой, а помыть-то уж, если им это так понадобится, они ее сами смогут.
Так нет.
Обо всех мы думаем.
Обо всех заботимся.
Кроме себя.
С этого у него все и началось — ведь предлагал ему Кевин Франк Шарлемань его Жар-птицу! Уговаривал забрать, и ведь не за просто так — за четыре мешка золота и кучу хлопот. Мы же там такое устроили! Я бы на его месте, честно говоря, тоже бы что угодно предложил, лишь бы поскорее нас домой спровадить. Но нет — столица Вондерланда Мюхенвальд, видите ли вы, в осаде. Шантоньцы требуют вернуть им или их серебряного коня с золотой гривой, или эту злосчастную птицу. И что же мы делаем? Бросаем то, ради чего все это затевалось, и сломя голову несемся добывать им коня! Кроме нас-то, конечно, никто это сделать не мог! И ладно бы, если бы просто сразу взяли и полетели в Шатт-аль-Шейх. Но нет! По дороге нам надо было обязательно ввязаться в очередную дурацкую историю со спящей принцессой, заколдованным принцем, пряничной избой, феей пенсионного возраста, и в результате мы снова вместо того, чтобы заниматься тем, чем собирались, летим бог знает куда за какими-то непонятными яблоками, которые еще то ли есть на белом свете, то ли нет!..
А в этом городе… как его?.. Инготе, что ли, где его заставили сражаться с колдуном — он ведь мог в образовавшейся суматохе сбежать, и никто бы ему слова плохого не сказал. Потому что не поймали бы. Но опять — как бы не так! Мы же герои, витязи лукоморские — нам можно с заостренной железякой против магии переть! Про сапоги-то он ведь поначалу даже и не вспомнил — на что угодно поспорить могу, что бы он сам ни говорил. Но и то, если бы это чудо лукоморское тогда не перепутало заклинания — было бы в мире одним Иваном-царевичем меньше, как пить дать. Вон, четыре дня с дырой в голове провалялся без памяти. Кабы не старый Ханс со своим исцеляющим кольцом — так там и остался бы. Детишки бы по праздникам к памятнику цветочки носили. Хорошо, что горожане расщедрились и нам это колечко подарили. Хоть польза какая-то… В первый раз… Но вообще-то, честно говоря, если бы Иван был не таким, бросил бы я его еще там, в лукоморском лесу… Мало ли на свете всяких витязей под ногами путается…
Вдруг позвякивание под горкой прекратилось.
Это могло означать только одно: вся посуда была в конце концов или перемыта, или перебита, и Иванушка, промокший,
— И-эх, ёшеньки-моёшеньки, — в последний раз яростно потянулся Волк, вскочил на ноги и пошел снимать с куста Масдая, которого расправил с утра пораньше по его просьбе для просушки от ночной росы.
Старый ворчливый ковер-самолет был подарком за особые заслуги лично ему, Волку, от короля Вондерланда Шарлеманя Восемнадцатого и его жены королевы Валькирии, и Серый брал теперь на себя все заботы по уходу за ним.
Когда их не удавалось взвалить на плечи Ивана.
— Сергий, а ты знаешь, что я подумал, когда мыл посуду? — не успев появиться над уровнем обрыва, вопросила радостная взлохмаченная голова Иванушки.
— Что? — осторожно поинтересовался Волк, по собственному опыту зная, что в голову его другу могут прийти, да там и остаться, такие мысли, которые его Волчью голову обходили бы стороной за семь верст.
— Да то, что мы уже летим от Ингота три дня!
— Ну и что? — упорствовал в непонимании сего темпорального факта Волк.
Иванушка расплылся в улыбке от прилипшей скорлупы у правого уха до размазанного ананасового варенья у левого уха, и счастливее его в этот момент не было на свете человека.
— Да то, что, по моим расчетам, завтра мы уже должны увидеть море!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Жизнь прекрасна, но удивительна.
Море! Под ними, насколько глаз хватало, простиралось бесконечное, как лукоморская тайга, море. Иванушка сказал, что это еще маленькое, бывают и побольше, и даже совсем большие, которые называются океанами. Но Серый заявил, что для него и такого хватит, поскольку берега не видно уже с полчаса, а на эти волны смотреть — тошнить начинает, и что, спасибо, больше ему не надо, а про океаны не забудьте напомнить ему еще, чтобы не запамятовать, чего он видеть не хочет ни при каких обстоятельствах. И вообще, если бы он знал, что это ваше море такое большое, мокрое и колыхающееся, он бы настоял на Шартр-аль-Шетхе, или как он там. Но царевич поспешил его успокоить, пообещав в скором будущем огромное количество самых разнообразных островов, которые практически находятся в виду друг друга, и что, если постараться, от одного до другого можно добросить что-нибудь тяжелое. Этим заявлением Волк немного утешился, улегся на спину, скрестил руки на груди и закрыл глаза. И поэтому не увидел того момента, когда на них свалился человек.
Иван глаз не закрывал, но тот факт, что он стал свидетелем падения незнакомца, ясности в вопрос не внес. Скорее, совсем наоборот. Просто совершенно внезапно в чистом солнечном небе стала расти и увеличиваться в громкости точка, пока не превратилась в полураздетое человеческое существо, запутавшееся в собственных руках и ногах в попытке то ли взлететь, то ли уцепиться за что-то.
Для старого Масдая сие явление тоже стало неприятным сюрпризом.
— Это обязательно надо было уронить мне на спину с такой силой? — недовольно прошуршал он. — Непонятно, чем вы там только занимаетесь, пока… Третий?! Он что, с солнца упал? Я всегда знал, что в этой Стелле приличным коврам-самолетам делать нечего!
Незнакомец, спружинив на Масдае, как на батуте, шлепнулся рядом с Серым и остался лежать с закрытыми глазами. Лицо его приняло торжественно-скорбное выражение.
Зато подскочил застигнутый врасплох Волк.
— Дай ты умереть мне спокой… но.
Взгляд на Иванушку. Взгляд на незваного гостя.
— Это кто? — почему-то прошептал он.
— Не представился, — так же шепотом ответил царевич.
— А что он тут делает?
— Лежит?
— Спроси его, чего ему тут надо.
Иванушка на мгновение сосредоточился, потом откашлялся и нараспев торжественно произнес:
— Юноша бледный, поведай, зачем ты явился; в небе парил ты зачем, облака попирая ногами?
Самозваный пассажир открыл один глаз, второй распахнулся сам при виде лукоморской парочки, и на лице его отразилось непонятное сомнение, смятение чувств в комплекте с легким испугом. Он поморгал, хотел что-то сказать, но, почему-то передумав, сначала беззвучно пошевелил губами минут с пяток и наконец осторожно ответил: