Похищение казачка
Шрифт:
Жара в городе была по-прежнему нестерпимой. Вечером они с Ольгой уехали за город, на речку. Прихватили с собой копченую курицу и пару бутылок вина. Лежали на пляже, передавая бутылку из рук в руки, и ничего не делали.
Турецкий повозил рукой:
— Песочек тут чудо как хорош.
— Прямо кварцевый, — подтвердила Ольга. — Нравится?
Турецкий улыбнулся, вспомнив, что как раз кварцевым песочком очищается его любимый «Русский Размер». И заметил, что Ольга тоже улыбается.
— А о чем ты думаешь?
— Если бы у меня были деньги, я бы купила себе несколько тонн
— А люди на земле испытывают страшные муки, и пытаются отыскать причину, и мучаются опять, и, не находя объяснения, выдумывают всякую чепуху.
— Почему же чепуху? Может быть, луна всерьез влияет на нашу жизнь.
— Ну да, маньяки сразу по улицам бегают.
— Необязательно. Знаешь, как в экваториальных водах люди подвержены влиянию луны? Одного молодого матросика нашли лежащим на палубе, с перекошенным судорогой ртом и с застывшим взглядом, устремленным к полной луне. Другой лежал с запрокинутой головой, парализованный на одну сторону — именно этой стороной он был обращен к небу. Несколько месяцев прошло, прежде чем они к нормальной жизни возвратились. Вот так. А вообще дикие народы совершают в честь луны жертвоприношения, чтоб ее умилостивить. Американские индейцы во время лунных затмений предаются трауру. Они считают, что их добрый друг заблудился, выбегают из хижин, поют песни и кричат, чтобы привлечь внимание луны и помочь ей найти правильный путь… Красивая луна. Такую и Васильковский не нарисует.
— Считаешь, ваш Васильковский хороший художник?
— На мой вкус — ничего. Только ведь он портретист в основном.
Турецкий вспомнил картину Васильковского в своем номере. Портрет Гагарина. Картина Турецкому сразу не понравилась. Но только сейчас он понял почему. Она на редкость, совершенно, абсолютно не подходила под интерьер, в котором все остальное было органично. Что бы это значило?
Васильковский был художником и скульптором. И еще Васильковский был местной знаменитостью.
Турецкий прежде про него не слышал и сунулся в Интернет — ссылок оказалось немного. Большинство из них указывало, что Васильковский — портретист. И все, никаких выставок на Западе, никакой скандальной известности. В городе, однако, о нем были высокого мнения. О, Васильковский, закатывали глаза все, у кого Турецкий о нем спрашивал, Васильковский — это маг!
Турецкий навел справки, изучил всю возможную информацию. И понял, что был слеп. Он нашел телефон мастерской Васильковского в городском справочнике, созвонился, представился и сказал, что, возможно, купил бы пару-тройку работ, дабы украсить интерьер издательского дома. Или заказал бы новые. Например, пару своих собственных портретов, выполненных в разной манере. Как это — в разной, удивился Васильковский. Вам виднее, вы же художник. В результате этой творческой дискуссии Васильковский пригласил заехать.
Художник жил в старинном здании, бывшем особняке графа Шувалова — с обширными внутренними помещениями, которые, находись они в центральной, респектабельной части города, давно бы приспособили под аренду офисов — может, когда-то так и будет, но пока что тут были склады — неизвестно чьи, неизвестно с чем. В крыле, где была квартира и мастерская Васильковского, шла винтовая лестница. На узкой двери прикреплен листок бумаги, на котором карандашом выведено: «Звонить». Турецкий пожал плечами — звонок и так был на самом виду. Он позвонил, и дверь открыл невысокий человек в синем рабочем халате — сам Васильковский.
— Руки не подаю, — предупредил он, — краска!
Турецкий сразу же понял, что уже видел его в городе, точнее, в ресторане при гостинице, Васильков-ский пил водку крошечными дозами и закусывал черной икрой. В общем, Турецким ни тогда, ни теперь не владело чувство, что перед ним — маг.
Кроме небольшой квартиры с подсобными помещениями Васильковский занимал еще две просторные кладовые: нижняя использовалась им для пластики, а верхняя — для живописи. Пол был выложен кирпичами в форме сот, стены, выкрашенные желтой краской, подпирали дубовые балки. По потолку тянулись почерневшие от времени ребра дубовых перекрытий. Должно быть, здесь хорошо работалось: в этих древних стенах, хранивших атмосферу прошлого, будто остановилось время.
Сначала Турецкий вместе с хозяином внизу рассматривали старые эскизы, потом поднялись наверх. Среди огромного числа стоявших там картин Турецкому запомнились портреты губернатора, мэра и руководителя УВД области, выполненные в кубической манере. Турецкий сказал, что не против их купить.
— Почему? — спросил художник. — Что вам показалось интересным?
— Если в них долго всматриваться, они начинают играть красными и желтыми тонами.
— Так их же тут нет, — заметил Васильковский.
— В том-то и дело.
— Ну вы даете! — обрадовался художник. — Хотите выпить?
Турецкий не без сожаления покачал головой и согласился на минеральную воду.
— Знаете предание о «Тайной вечере» Леонардо? — сказал Васильковский протягивая ему стакан с водой и наливая себе коньяк. — Художник не мог ее кончить из-за портрета Иуды. Однажды на рынке он встретил человека, чье лицо выражало точно то самое, что он так долго искал. Он привел его к себе в мастерскую, посадил на стул, поскорее приступил к работе, но, взглянув на нового натурщика, увидел, что тот плачет. «Когда я сидел здесь прежде, — объяснил он, — вы писали с меня Иисуса».
Турецкий с удовольствием расхохотался.
В общем, все было ясно. Ушлый ремесленник (может, и неплохой и вполне даже мастеровитый, кто его знает) штампует портреты сильных мира сего, потом организует выставки, на которых эти портреты раскупают местные бизнесмены и все те, кто от упомянутого начальства не на шутку зависит. Схема известная. Что ж, каждый зарабатывает, как может.
Глядя на портрет губернатора, они поболтали о живописной технике. Турецкий, не владея вопросом, нес совершенную ахинею, говорил первое, что придет в голову, и с удивлением отмечал, что это находит понимание и живейший отклик у художника. Потом Турецкий сообразил, что Васильковский просто слушает только самого себя, видимо, это был настоящий художник.