Похищение лебедя
Шрифт:
— Как вы, Роберт?
Я остановился в дверях.
Он вернулся к альбому.
— Отлично, тогда обойду остальной народ.
Почему я употребил это слово? Никогда его не любил. Я бегло оглядел комнату. Как будто ничего нового, опасного или тревожного. Я пожелал ему удачных этюдов, напомнил, что день обещает быть солнечным, и попрощался с самой искренней улыбкой, на какую был способен, хоть он и не смотрел на меня.
Я потратил остаток дня на обход и задержался, чтобы разобраться с бумагами. Когда старшая сестра ушла, а пациентов уже накормили ужином и убрали посуду, я закрыл на замок дверь кабинета и сел к компьютеру.
И узнал то, что смутно вспоминалось. Этрета — городок на побережье Нормандии, в местах, которые писали многие художники девятнадцатого века, особенно Эжен Буден и
Я нашел и свежие фотографии городка: большая арка выглядела так же, как во времена импрессионистов. И никуда не делись широкие полосы пляжа с вытащенными на берег перевернутыми лодками, и зеленая трава на вершинах утесов, и улочки, застроенные элегантными отелями и жилыми домами, многие из которых видели еще Моне. Все это как будто не имело отношения к каракулям Роберта Оливера на стене, разве что связь прощупывалась через его подборку книг о Франции, в которой он, несомненно, нашел название городка и описание его живописных окрестностей. Побывал ли он там сам, испытав радость творчества? Может быть, во время поездки во Францию, о которой упомянула Кейт? Я снова задумался, не страдает ли он легкими нарушениями в восприятии действительности. Этрета оказалась тупиком, красивым тупиком — скалы у меня на экране спускались к проливу, уходили в воду. Моне написал очень много этих видов, а Роберт, насколько я знал, ни одного.
Следующий день был субботним, и с утра я выбрался на пробежку, до зоопарка и обратно. На бегу я вспоминал горы вокруг Гринхилла. Прислонившись к воротам, занимаясь растяжкой, я впервые подумал, что, может быть, и не сумею помочь Роберту Оливеру. И откуда мне было знать, когда прекратить старания?
Глава 43
МАРЛОУ
В среду утром, после пробежки до зоопарка, я нашел в Голденгрув ожидавшее меня письмо с гринхиллским обратным адресом в верхнем углу конверта. Почерк был четким, женственным, аккуратным: Кейт. Я прошел в кабинет, не заходя к Роберту и другим пациентам, закрыл дверь и достал нож для вскрытия конвертов, подарок матери к выпуску из колледжа, мне часто приходило в голову, что не следовало бы хранить такое сокровище в открытом каждому кабинете, но мне нравилось иметь его под рукой. Письмо занимало одну страницу и, в отличие от адреса, было напечатано.
Дорогой доктор Марлоу!
Надеюсь, что у Вас все благополучно. Благодарю Вас за визит в Гринхилл. Я рада, если смогла чем-то помочь Вам и (косвенно) Роберту. Не думаю, что я смогу поддерживать общение, но, надеюсь, Вы меня поймете. Я высоко ценю нашу встречу и продолжаю думать о ней. Я верю, что если кто-то сумеет помочь Роберту, то это именно такой человек, как Вы.
Есть одно обстоятельство, которого я не упомянула при Вас, отчасти по личным причинам, а отчасти потому, что не знала, будет ли это этичным, но я решила, что Вам следует знать. Это фамилия женщины, которая писала Роберту упомянутые мной письма. Я не сказала Вам, что одно из них было написано на старом бланке, и на нем вверху стояло ее имя. Она, как я и говорила, тоже художница, и зовут ее Мэри Р. Бертисон. Для меня эта тема все еще очень болезненна, и я не могла решить, хочу ли поделиться с Вами, или это было бы ошибкой. Но если Вы не оставляете серьезных попыток помочь ему, я чувствую, что должна сообщить Вам ее имя. Возможно, Вам удастся выяснить, кто она, хотя я не уверена, что это окажется полезным.
Желаю вам успехов в вашей работе и особенно в усилиях помочь Роберту.
Искренне Ваша
Это было щедрое, откровенное, болезненное, неловкое, доброе письмо, в каждой строчке
Но письмо оставалось все же закрытой дверью, хоть она и приоткрыла ее для меня. Мне следовало уважать ее решение. Я написал короткий ответ, поблагодарил как профессионал, заклеил в конверт и положил вместе с остальной корреспонденцией. Кейт не дала мне своего электронного адреса и не воспользовалась тем, что значился на моей карточке, врученной ей в Гринхилле, очевидно, она предпочитала более официальную и неспешную переписку, настоящее письмо, движущееся по стране в анонимном потоке корреспонденции. Запечатанной. Так мы делали бы в девятнадцатом веке, подумалось мне, такой же вежливый тайный обмен бумажными страницами, беседа на расстоянии. Я положил письмо Кейт не в карту Роберта, а в свои личные бумаги.
Остальное оказалось поразительно просто и совсем не походило на детектив. Мэри Р. Бертисон проживала на территории округа, ее полное имя значилось в телефонной книге, где был и адрес: Третья Северо-восточная улица. Другими словами, как я и предполагал, она, вполне возможно, была жива. Мне странно было видеть перед собой открытое свидетельство жизни Роберта. В городе могла проживать не одна женщина с таким именем, но я не сомневался, что нашел нужную. Я позвонил из своего кабинета, снова прикрыв дверь от посторонних глаз и ушей. Я решил, что, будучи художницей, Мэри Бертисон может оказаться дома; с другой стороны, если она художница, у нее, возможно, есть дневная работа, как и у меня, я ведь тоже пятьдесят часов в неделю остаюсь дипломированным врачом. Ее телефон прозвонил раз пять или шесть, и моя надежда гасла с каждым гудком, я надеялся застать ее врасплох, а потом щелкнул автоответчик. «Вы позвонили Мэри Бертисон по номеру…» — проговорил женский голос. Приятный голос, может быть, несколько резковатый от необходимости наговорить текст для записи, но твердый, хорошо поставленный альт.
Тут мне пришло в голову, что она скорее может отозваться на вежливое сообщение, чем на неожиданный живой звонок, к тому же так у нее будет время обдумать мою просьбу.
— Здравствуйте, мисс Бертисон. Это Эндрю Марлоу, я лечащий врач в психиатрическом центре Голденгрув в Роквилле. Сейчас я работаю с пациентом, художником, который, насколько я понял, принадлежит к числу ваших друзей, и мне пришло в голову, что вы могли бы оказать нам некоторую помощь.
Произнеся осторожное «нам», я невольно поморщился. Едва ли происходящее можно было назвать командным проектом. Одного этого сообщения было бы довольно, чтобы встревожить ее, если он приходился ей, так сказать, близким другом. Но если он в Вашингтоне жил с ней или приехал в Вашингтон, чтобы быть с ней рядом, как подозревала Кейт, то скажите мне, ради бога, почему она до сих пор не появилась в Голденгрув? С другой стороны, газеты не упоминали, что он передан под наблюдение психиатров.
— Вы можете позвонить мне сюда, в центр, с восьми до шести по понедельникам, средам и пятницам, по номеру… — Я четко продиктовал цифры, добавил номер пейджера и повесил трубку.
Перед уходом с работы я зашел навестить Роберта. Я невольно чувствовал себя так, словно у меня на руках несмытая кровь. Кейт не требовала не упоминать при нем о Мэри Бертисон, но я, подходя к его комнате, все еще гадал, стоит ли это делать. Я позвонил женщине, которая без моего звонка могла и не узнать, что Роберт лечится у психиатра. «Можете поговорить даже с Мэри», — презрительно бросил он мне в первый день. Но ничего больше не добавил, а в Соединенных Штатах, наверное, двадцать миллионов Мэри. Возможно, он точно запомнил свои слова. Но стоит ли объяснять ему, откуда я получил дополнительные сведения, ее фамилию?