Похищение мечты
Шрифт:
– Послушайте, Раттак, оставьте в покое Бенедиктова.
– Нет, не оставлю, господин премьер. В Индии не должно быть яркого посла Советской России. Он здесь мешает. В Индии должен быть один яркий посол - американский. И чего бы мне это ни стоило, я скомпрометирую Бенедиктова. И тогда...
– Вы несколько переоцениваете свои силы, господин Раттак.
– А вы их, по-моему, явно недооцениваете...
Неру бросил трубку. Бесполезно было дальше препираться с этим подонком. Вернувшись в столовую, премьер подсел поближе к Шанкару и Маяку: - Вы, разумеется, получили приглашение поехать на пуск первой очереди Бхилаи?
– Да, - живо откликнулся Шанкар.
– Магнитка Индии, дамы и господа, вступает в строй. Производство стали будет больше, чем во Франции, Италии и Швеции, вместе взятых. Оркестры.
Ленты. Речи. Приемы. Ура!
Маяк молчал. Смотрел то на Шанкара, то на Неру.
– Пока я не забыл, Маяк, - сказал Неру, отмахнувшись от Шанкара. Возьми, пожалуйста, с собой того молодого парня, что был с нами в Москве.
– Раджана?
– Да, да. Толковый малый, кажется, честный.
Маяк кивнул головой.
– Хорошо. Между прочим, он и сейчас в Бхилаи.
– Великолепно. Русская делегация, - продолжал Неру, весьма мощна по своему составу. И любопытна. Прежде всего глава делегации. Никита Хрущев хорошо мне знаком и своим неудержимым напором, и своей феноменальной непредсказуемостью.
Может и каблуком башмака об стол азартно стучать на самом уважаемом мировом форуме, и часть территории России царственно подарить братской республике...
– И самую великую плотину потомкам фараонов, и золотую звезду Героя их бравому наследнику, - Шанкар выпятил грудь, молодецки пригладил несуществующие усы.
– А нам Бхилаи, - задумчиво, негромко заметил Маяк.
В столовой неслышно появился секретарь.
– Господин премьер-министр! Через пятнадцать минут начинается заседание Кабинета министров, - объявил он.
– Погодите-ка, - повернулся к секретарю Неру.
– Если память мне не изменяет, сейчас здесь должна быть делегация скаутов!
– Да, господин премьер-министр. Они ждут внизу в холле.
– Что же вы мне раньше не сказали? Позвоните во Дворец Совещаний, предупредите министров, что я на полчаса запоздаю.
У меня серьезная встреча с будущим Индии. Маяк, Шанкар - пошли!
Скауты - пятьдесят мальчиков и девочек девяти-пятнадцати лет выстроились четкой буквой "П". Когда был отдан рапорт, скауты окружили премьера плотным кольцом. Шанкар и Маяк увидели вдруг иного, словно внезапно подмененного, Неру. Глаза его оживились. Голос зазвучал звонко.
Вот он, улыбаясь, нагнулся. Быстро говорит что-то маленького росточка мальчугану. Раздает автографы. рассказывает что-то смешное. Через минуту ребячья аудитория ревет от восторга. Неру задорно выкрикивает слова старинной считалочки. И первый бежит прятаться за портьеру. Посадил себе на плечи крохотную девчушку и поскакал. И вдруг мягко повалился на ковер. Увлек за собой ребят - куча-мала. И вот он уже выстраивает их для игры в чехарду. Выпихивает в центр холла сопротивляющихся, хохочущих Маяка и Шанкара...
Поздней ночью, перед сном, премьер долго просматривает свежие вырезки из газет. только что полученные письма и телеграммы. Важные докладные записки. Срочные мидовские депеши из-за рубежа. несколько раз внимательно перечитывает в "Индепендент Геральд" письмо читателя о Старом городе.
Наконец, бумаги падают на ковер. Мысли убегают в туман забытья. Последнее, что он расплывчато видит, это недоуменное лиц Шанкара, стоящего на четвереньках. Прихлопнув его по заду, совсем по-мальчишески, через него прыгает Маяк. Шанкар вскакивает и кричит: - А теперь во что будем играть?
– В прятки, - отвечает Маяк.
– Всю жизнь - в прятки...
Глава тринадцатая ИСПОВЕДЬ ДЖЕРРИ В БАПТИСТСКОЙ ЦЕРКВИ В САН-ФРАНЦИСКО 5 НОЯБРЯ 196... ГОДА "...
В первую же неделю после окончания колледжа я решил посетить свой родной Мемфис. Зачем? Не знаю. бесцельно бродил я по городу, в котором прошли мои детство и отрочество. Ничто здесь не было мне мило. Напротив, город навевал на меня лишь печальные воспоминания. Здесь потерял я вначале мать, а потом отца. Мать умерла от грудной жабы. Отец, средней руки фабрикант, разорился. Фабрику пустили с молотка, а отец в один прекрасный день исчез из города, бросив меня и старшую сестру Шарон на произвол судьбы. Особенно возмущались его исчезновением две тетки, сестры матери. "Мерзавец", - это было самое мягкое определение в длинном ряду подобных, выданных отцу тетками. Они жили в далеком как самый крайний край земли Сакраменто, куда мы и переехали вскоре с сестрой.
Там доживал свои дни их двоюродный брат Теодор. Он был проповедник и, должен признаться, именно дяде Тэдди я обязан тем, что Господь поселился в душе моей. Частенько я набрасывал на плечи черный плащ дяди и начинал читать проповеди о добре и зле, о любви и терпении, имитируя дядин голос, манеры, используя его слова и целые выражения. Моим постоянным слушателем была Шарон. В такие минуты она никогда не хихикала, не вертелась, сидела тихо, иногда даже плакала. Однажды дядя Тэдди случайно услышал мою проповедь. "Клянусь Иисусом Христом, неплохо, Джерри, - воскликнул он.
– Ты прирожденный проповедник. Ты должен, ты просто обязан пойти по моим стопам, да благословит тебя Бог!" Шарон хлопала в ладоши. Меня распирало от гордости. Еще бы, в неполных четырнадцать лет я уже мог бы кормить и себя и сестру.
Но ведь было же детство, а вместе с ним какие-то свои радости, веселые заботы, захватывающие дух приключения. Увы, ничего не удержалось в памяти. Дом, в котором когда-то прошло столько лет моей жизни, даже он не взволновал моей души, не вызвал тех чувств, которые, казалось бы, один вид его должен был в ней всколыхнуть.
Я отправился на старое кладбище. Надгробный камень над могилой моей матушки, черный полированный гранит, мерцал серыми прожилками. надпись потускнела, но читалась без труда.
"Где-то похоронен мой беглый папаша", - равнодушно констатировал я, сидя на невысокой скамеечке вблизи надгробья. Через две могилы от маминой я прочитал на невысокой серой каменной плите: "Здесь покоится прах достопочтенного Эмайджи Клея, верного слуги Господа нашего Иисуса Христа и добрейшего хозяина Малькольма Парсела". Бедный Эмайджа Клей! Он был в нашем доме и дворецким, и поваром, и слугой, простым слугой - на все случаи жизни. Нужно было колоть и пилить дрова - Эмайджа был тут как тут. Нужно было отвезти меня и сестру в школу, Эмайджа садился за руль нашего семейного форда. Он убирал двор и красил крышу, стриг газон и поливал цветы, ездил за продуктами и отвозил телеграммы на почту. Зимними вечерами, когда за окном выл и стонал ветер и в окна хлестал косой дождь, когда мама и папа уезжали к кому-нибудь в гости, мы любили, забравшись на кровать Эмайджи, слушать его бесконечные легенды и рассказы о старом Юге. Нас приводили в умиление рассказанные в деталях патриархальные идиллии о нежном братстве белых и черных, хозяев и слуг. В некоторых историях негры совершали чудеса героизма, сражались против северян, этих проклятых янки, за старый добрый рай бескрайних плантаций и уютных хижин. Иногда Эмайджа пел древние, как сам мир, негритянские песни. Ему помогали в этом его жена, маленькая, кругленькая, седенькая Эмили и взрослая дочь, высокая и статная Лиз. Иногда подобные прозаико-музыкальные концерты продолжались далеко за полночь. Расслышав сквозь порывы ветра шум мотора подъехавшего форда, Эмайджа и Анна хватали нас с сестрой на руки, относили в наши спальни.