Похититель душ
Шрифт:
И тут меня посетило вдохновение: мальчики-подростки любят зверей! Чудовища, гремлины, гоблины, горгульи, кентавры, василиски, химеры, драконы, циклопы, змеи и оборотни – вот их любимцы. Я развернула последний плакат – тот же самый зверь, несущий на себе темного рыцаря, из музея «Ла Бреа». У этого рыцаря также не было лица.
Но я уже знала, точно знала, кто был тем самым монстром, которого я ищу.
Глава 15
Chere maman.
Начался великолепный июнь с голубым небом, теплыми ветрами и воздухом, напоенным ароматами жасмина. Мы рады, что в этом году жасмин цветет особенно пышно, потому что в одном из соседних монастырей есть сестра, которая, словно фокусник, умеет извлекать его запах из горшка,
Три дня назад его святейшество подвернул лодыжку; говорят, она стала сине-желтой, но в остальном он не пострадал. Разумеется, все не так просто; кардинал, который в тот момент был с ним, говорит, что он просто упал, а епископ, который тоже присутствовал при несчастном случае, утверждает, что наступил на край своего облачения. Теперь в непосредственном окружении Папы возникло противостояние, но не нужно иметь много воображения, чтобы предположить, кто победит в этом состязании. Разговоры – шепотом, конечно – о состоянии здоровья его святейшества поползут еще до того, как сядет солнце.
Надеюсь, эти новости помогут тебе хотя бы на время перестать думать об ужасных событиях, происходящих вокруг тебя. Ни одна из наших ничтожных интриг не может сравниться с тем, что творится в Бретани. Мужайся, дорогая мамочка, будь сильной, как всегда. На все воля Божия, и мы должны ее принять как часть большого плана, мудрость которого нам понять не дано, но следует знать, что она есть.
Какая мудрость? Я не видела ничего даже отдаленно похожего на мудрость в событиях последних дней.
На кустах жасмина, о котором с такой любовью писал Жан, у нас на севере еще даже не появились бутоны, но это меня совсем не занимало, потому что его запах всегда казался мне слишком резким, особенно в духах; уж лучше самый обычный, естественный, нежный запах тела. Солнце в Бретани не такое теплое, как то, что светит на юге; воздух здесь холоднее, и все ароматы приглушены. И потому мы радуемся успехам брата Демьена и его фруктовым садам. С грушевых деревьев облетели последние цветы и усеяли лепестками землю, точно не вовремя выпавший снег. Если лето будет теплым, мы соберем хороший урожай. Я почувствовала вкус варенья, которое украсит наши трапезы зимой.
Дорогой Жан.
Твоими глазами и через твои слова я вижу красоту Авиньона, и она помогает мне, пусть и на время, забыть о своих тревогах. Когда я приеду к вам осенью, мне будет казаться, что я все это уже видела. Не сомневаюсь, что ты помнишь, каким здесь бывает июнь, но в этом году цветы и деревья кажутся мне особенно чудесными – дар, за который я благодарна, потому что чувствую себя такой беспомощной из-за того, что нам удалось узнать. У меня такое ощущение, будто у меня украли душу. Это дело, начатое мной с самыми лучшими намерениями, забирает у меня все силы и волю, вне зависимости от моих желаний. Я разрываюсь между необходимостью знать и ненавистью к страшному знанию, открывшемуся Жану де Малеструа, ведь я вынудила его дать мне слово, что он не будет скрывать от меня ничего из того, что ему удастся выяснить. Мое стремление разобраться в том, что случилось с несчастными пропавшими детьми, перевешивает страх услышать имя преступника. Каждый день новые стрелы вонзаются в мою грудь, и я не могу их вытащить. Они гниют в моем теле и грозят меня отравить, если я не смогу от них избавиться.
Самой острой из этих стрел стала растущая уверенность, что милорд Жиль совсем не такой человек, каким я его считала. Когда-то он был почти братом моему сыну, частью моей семьи, пусть и не без изъяна. Он остался одним из последних звеньев, соединявших меня с моим пропавшим Мишелем, и вот эта связь рвалась прямо у меня на глазах.
– Разговоры об этом распространяются, точно лесной пожар, – сказал мне как-то раз утром Жан де Малеструа. – Мы должны действовать осторожно, чтобы милорд ничего не заподозрил. Нет никакой необходимости расстраивать его без уважительной причины.
Иными словами, он хотел сказать, что милорд не должен догадаться о наших подозрениях. Как выяснилось, моему епископу не стоило беспокоиться, потому что милорд был слишком занят собственными делами, и разговоры простых людей его не волновали. Ему пришлось столкнуться с гневом герцога Иоанна после событий в Сент-Этьен де Мер-Морт.
– Пятьдесят тысяч экю? Боже мой!
Письмо от герцога Иоанна, где сообщалось об огромном штрафе, лежало на столе перед Жаном де Малеструа, на лице которого расцвела довольная улыбка, как ни старался он ее скрыть.
– Немыслимая сумма. Никто не сможет заплатить столько, – сказала я. – Все королевские драгоценности этого не стоят. Даже в самые лучшие времена милорду Жилю было бы не просто ее собрать.
Его преосвященству не было необходимости что-либо говорить, чтобы я поняла, какое удовольствие он испытывает от такого поворота событий. Радость украшала его лицо, как перо – шлем гвардейца.
Я отошла к окну, где воздух был свежее, потому что мне вдруг стало душно, и я начала задыхаться. Серое, мрачное небо нисколько меня не утешило, но я стояла у окна и смотрела вдаль. Потом я услышала, как Жан де Малеструа встал со стула, подошел ко мне и положил на плечо руку, пытаясь утешить.
– Мы не должны радоваться несчастьям других людей, Жильметта, но на сей раз даже следует признать, что наказание заслуженно.
Слова утешения были бы более значимы для меня, если бы он так очевидно не радовался. Я ничего не могла сказать про несправедливость штрафа, но у меня появились новые причины для беспокойства. Особенно меня тревожило, как милорд отреагирует на эту новость.
– Он солдат, – заметила я. – Если вы наносите ему удар, он непременно отвечает на него своим, только более сильным.
Епископу удалось спрятать улыбку, которая уже собралась расцвести у него на лице.
– Без кредита он инвалид, а с таким штрафом никто не даст ему в долг ни су. Посмотрим, как он себя поведет, когда ему придется выплатить всю сумму из своих средств.
Милорд повел себя так, словно сумма была пустяковой. Однако совершил еще одно безумие, пожалуй, самое страшное из всех. Те, кто стал этому свидетелем, рассказали, что он вывел из замка Сент-Этьен ле Феррона, закованного в цепи, и доставил его в подземелье своего собственного замка в Тиффоже. Там он подверг священника пыткам и унижениям, более страшным, чем выпадали на долю его самых злейших врагов. Об этом стало известно брату ле Феррона, Жоффруа, который, естественно, пришел в ярость.
– Но почему Тиффож? – вслух спросила я.
– Потому что он находится вне юрисдикции герцога Иоанна, – ответил Жан де Малеструа. – Еще он мог отвезти его в Пузож. Шантосе он снова потерял.
На самом деле Тиффож и Пузож принадлежали жене милорда, которая категорически запретила мужу, находившемуся в отчаянном положении, их продать. Я жалела леди Катрин – мы все ее жалели. Она была призраком, а не женщиной из плоти и крови, бесформенным существом, не имеющим никакого влияния, всегда такой молчаливой и грустной. Хотя Жиль исполнил свой долг и у них родилась дочь, я уверена, что оба с трудом сдерживали отвращение во время акта, благодаря которому появилась маленькая Мари. По иронии судьбы она была милым и добрым ребенком – чем-то вроде внучки для меня, поскольку своих мне иметь не суждено. Я часто удивлялась, как могло явиться на свет такое сокровище от столь ужасного союза.
Потому что союз действительно был ужасным, милорд не сказал жене ни одного ласкового слова, не сделал для нее ничего приятного за все время, что я жила в замке. В самые лучшие их дни он вел себя относительно вежливо. Но чаще всего не обращал на нее никакого внимания, если не считать внешнего вида – он всегда заботился о ее гардеробе, чтобы она выступала в роли достойного украшения для него самого. Если бы он обращался с ней, как обращаются аристократы со своими женами – с отстраненной учтивостью, – а также не выставлял напоказ свои интрижки, мы бы уважали его больше. Но он старался силой заставить ее повиноваться ему в вопросах собственности там, где требовалось ее согласие, часто с помощью Жана де Краона. Мы нередко слышали громкие крики и уговоры и ужасно боялись за леди Катрин.