Похитители бриллиантов (илл. Ю. Модлинского)

Буссенар Луи Анри

Единственное, что интересовало лжемиссионера, были сокровища кафрских королей. Он мысленно переносился на Замбези. Там он видел сверкание драгоценностей, обладание которыми, как он рассчитывал, должно было принести ему и его сообщникам вожделенное богатство. Он находил, что смерть делает свое дело слишком медленно. Он охотно помог бы курносой, чтобы поскорей завладеть картой, находившейся у одного из трех французов. Он только не знал, который именно из них держит при себе этот драгоценный документ.

Ни Альбер, ни

Жозеф, ни Александр не делали ни малейшего намека на цель своего путешествия, и бандит никогда ничего не заподозрил бы, если бы не рассказы бура Клааса. Он и не думал, что его сообщники убьют французов. Напротив, для него не было исключено, что, будучи людьми осторожными и искушенными, французы и вовсе не взяли карты с собой. Они могли тщательно ее изучить и хорошо запомнить, так, чтобы, придя на место, уметь обойтись без нее.

Их не только не следовало убивать, но, если нынешнее тяжелое положение затянется, надо будет даже помочь им.

И так как всему приходит конец, даже страданиям, то, дойдя до предельного изнеможения, путники увидели бушменский крааль. Мужчины, должно быть, ушли на охоту, а у женщин и детей появление белых вызвало обычный страх, смешанный с любопытством.

Зуга, крепкий, точно он был сделан из бронзы, перенес все тяжкие лишения относительно легко. Он поддерживал Александра, который еле волочил ноги. Обращаясь к женщине, которая толкла просо в ступе, он два раза умоляющим голосом сказал ей:

– Метце! Метце! (Воды! Воды!) Женщина подняла голову. В глазах у нее промелькнуло выражение сострадания, но она быстро его подавила, даже как будто устыдилась этого непроизвольно обнаруженного чувства, и с усердием продолжала работать.

– Женщина, – сказал проводник, – этот белый человек – друг черных людей. Он и его спутники – такие же люди, как Дауд. Они не уводят в рабство воинов пустыни. Они накормили воинов Калахари, которые умирали от голода. Дай им напиться.

У Александра подкашивались ноги. Его могучий организм был сломлен, он был обречен на гибель. Альбер и Жозеф бредили, мастер Виль хрипел. Один только лжемиссионер смотрел на всех своими бесстрастными и пронзительными глазами.

– Женщина, – повторил Зуга, – дай пить этим белым. Я отдам за них мою кровь.

Бушменка молча поднялась, вошла в шалаш и вернулась через несколько минут, неся две скорлупы страусовых яиц, наполненные свежей, прозрачной водой.

Путники пили жадно. Но проводник отмерил каждому недостаточную порцию. Вернувшись к жизни, они едва были способны пробормотать слова благодарности и тотчас заснули свинцовым сном.

Не прошло и часа, как этот целительный сон был прерван пронзительными криками. Две женщины склонились над ребенком, который кричал, показывая ногу.

– Что случилось? – спросил Александр.

Одна из женщин, как раз та самая, которая дала им пить, смотрела на бедного малыша, и глаза ее

наполнились слезами.

– Он укушен, – наконец с трудом выговорила женщина.

Затем она взяла ребенка на руки и, страстно его целуя, подала европейцу.

У малыша уже опухла ножка, и на месте укуса, на светло-коричневой коже, образовалось серое пятно. Две капельки крови, как два рубина, просочились из двух маленьких ранок.

– Это змея пикаколу, – с грустью пробормотал Зуга. – Сам Дауд не знал средства против этого укуса. Женщина, твой ребенок умрет.

В это время из одного шалаша вышел старик. Он холодно осмотрел рану и, покачивая головой, подтвердил:

– Пикаколу…

Ничего больше он не сказал и лишь молча следил за быстрым действием яда. Нога у ребенка распухала и распухала и бледноватое пятно подымалось к бедру.

Мать сидела на земле. Она молча плакала крупными слезами и судорожно прижимала к себе малыша, который издавал душераздирающие крики.

– Ты уверен, что умрет? – спросил Александр.

– Через полчаса. Против укуса пикаколу средств нет.

– Клянусь, эта несчастная женщина имеет слишком много прав на нашу благодарность. Я попробую заплатить ей наш долг… Альбер, – обратился он к своему другу, – у нас нет никаких прижигании, и я не вижу хотя бы жаровни с углями. Высыпь мне порох из одного патрона. А ты, Зуга, скажи женщине, что я попытаюсь вырвать ребенка из лап смерти, но ему будет больно.

Мать отдала малыша беспрекословно и устремила на белого человека взгляд, полный нежности и доверия.

Из своего дорожного прибора Александр достал ланцет, сделал на месте укуса два крестообразных надреза, раздвинул края и нажал, чтобы выжать кровь, которая все не вытекала.

Затем после секундного колебания он взглянул на эту скорбную мать, увидел жаркую мольбу в ее глазах, полных слез, и посмотрел на ребенка, которого сотрясала страшная судорога.

Альбер как будто угадал, что переживает его друг, и у него сжалось сердце. Он побледнел, но не сделал ни малейшего движения, чтобы остановить сопряженную со смертельным риском безумную попытку Александра.

Превозмогая страх, Александр прильнул ртом к одной из ранок и стал отсасывать кровь, время от времени сплевывая покрасневшую слюну.

Напрасно пытались вмешаться и его преподобие и полицейский.

Не слушая их и не отвечая им, Александр прильнул ко второй ранке и стал из нее также отсасывать отравленную кровь. Решив, что отсосано достаточно, он повернулся к Альберу:

– Порох! Высеки огонь! Зажги трут…

Альбер все предвидел и все приготовил.

Александр крепко зажал раненую ножку, насыпал немного пороху на одну из ранок и поднес трут, каким они обычно пользовались для разжигания огня. Порох вспыхнул, поднялось белое облачко, запахло жженым мясом. Ребенок корчился и кричал.