Поход на Царьград
Шрифт:
— Да… Как же это?!
— Значит, дуб теперь надо срубить.
— И удавить верховного жреца!
— Удавить!
— Удавить!!!
— Люди! — крикнул тут я. — Не трогайте верховного жреца… Наш Бог говорит мне, что он не виноват, а дуб действительно надо срубить… А кто желает принять нашу веру, становитесь вон у тех камней.
Как раз из-за них появились возбуждённые велиты и красный как рак лохаг. Среди них убийцы не было.
— Где он?… Ушёл?!
Зевксидам осклабился.
— От меня никому ещё не удавалось
— Как — прирезали?! — Я от злости и досады запнулся на миг. — Я же вам говорил — брать живым…
— Да вот так получилось… А то мог убежать.
Глядя в его глаза, я подумал о том, что лохаг действительно дал бы ему убежать, если бы с ним не было пятерых солдат, верных мне и Константину.
— Ладно, разберёмся… — сказал я Зевксидаму тоже со скрытой угрозой.
А тем временем сами язычники уже рубили осквернённый дуб.
Я подошёл к верховному жрецу, который мелко дрожал всем телом, ещё не веря в чудо своего спасения, и положил ему на плечо руку. Он стал благодарить меня, кланяясь.
Не надо, ведь, как сказал Константин, все мы люди… И создал нас Господь Бог по своему подобию.
Ведал бы Леонтий, кому он спас жизнь…
Из Фулл мы приехали в Херсонес в то самое время, когда диеру «Стрела» вышли встречать на пристань почти все жители города. Сейчас их было, пожалуй, больше, нежели в наш первый приезд, — слух о том, что на одном из островов рядом с заброшенной рудокопней нашли могилу бывшего римского епископа Климента и останки его теперь находятся на борту корабля, облетел сразу, достиг он и наших ушей. Мы тоже поспешили на берег Прекрасной Гавани.
Мы смотрели, как диера плавно скользит по воде, и негромко переговаривались с Константином.
— Вот, брат, выходит, что мы исполнили просьбу его святейшества Фотия… — сказал я Константину, указывая на стреловидный нос диеры, который своим остриём нацелился сейчас как раз на берег и стоящую на нём толпу народа.
— Пусть не нами, Леонтий, вынуты из могилы останки преподобного Климента, но мы делали всё для того, чтобы они были найдены. Поэтому совесть наша чиста… Слава Всевышнему!
— Аминь! — заключил я, так как с крещальни базилики Двенадцати апостолов ударили колокола, их поддержали крепостные — на башне Зенона и городских воротах.
Диера причалила к берегу, на палубе появился духовник церкви святого Созонта и, увидев среди собравшихся нас с Константином, знаком руки пригласил подняться на борт.
— Пошли, брат, зовёт… — я подхватил философа под руку, и мы поднялись на корабль.
Возле духовника стоял деревянный
Он сказал, чтобы Константин, по праву, данному ему Богом, императором и патриархом, водрузил на плечо ларец с мощами Климента и отнёс в церковь святого Созонта. И на всём пути туда перед философом расступалась толпа и люди с именем Божьим на устах и молитвами склоняли головы ниц.
— Леонтий, теперь пора уходить в Хазарию. Господь Бог осенил нашу дорогу великой находкой, явившейся, словно доброе чудо… А на обратном пути мы возьмём святые мощи в Константинополь и сотворим радость его святейшеству и всему христианскому миру, — торжественно произнёс философ, выходя из церкви. Задумался, потом вскинул на меня глаза: — Думаю, что только весной мы увидим Фотия. А я бы хотел обрадовать его раньше.
— Ты хочешь послать гонца?
— Да, Леонтий.
В голове у меня промелькнуло:
— Есть такой гонец, отче… Наш Джам! Смышлёный мальчонка.
— Верно, смышлёный… А что?! Согласен. Только вот беда: за делами мы его окрестить не успели.
— Припиши в грамоте к его святейшеству, чтобы окрестил. Может, он и в школу свою его определит?…
— Хитрец ты, Леонтий! Джама отправляешь к патриарху скорее не гонцом, а на его попечительство.
Но видел я — и у него, как у меня, на сердце цвела радость.
Вручив пергамент, мы посадили Джама в отдельную каюту и наказали часто не выходить, а я попросил капитана найти в Константинополе патриарха и передать мальчика с рук на руки.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЖЕЗЛ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА
1
Доброслав Клуд спешил доковать для своего Бука панцирь, чтобы попасть к полудню на кумирню к верховному жрецу Родославу.
В горне ковницы ярко пылал огонь, рдели до готовности тонкие железные пластины. Кузнец, ражий детина с бородой, на которой уже начинала проступать седина, сделал знак крупной головой Доброславу, выхватил из горнового пламени клещами эти пластины, положил на наковальню, и Клуд застучал по ним молоточком, вытягивая и делая выпуклыми, по форме груди собаки. Потом их скрепили крючками и сунули в воду, налитую до краёв в деревянное широкое корыто. Железо, шипя, выпустило из себя жёлтый пар — едко запахло окалиной.