Поход «Седова» [Экспедиция «Седова» на Землю Франца-Иосифа в 1929 году]
Шрифт:
На другом берегу разводья встретились со второй группой. Оказывается, они с трудом переправились через полынью, ибо поднявшийся сильный ветер все время гнал легкий каюк в обратном направлении.
Снова шагаем в торосах. Снова тащим тяжелые, намокшие сани и шлюпку.
Вот уже десятый час, как мы честно вышагиваем, а к берегу, кажется, и не приближаемся, чувствуя, что все наши усилия быстро дрейфующий (движущийся) лед сводит к нулю, неуклонно отбрасывая на восток.
Вы представляете себе наш ужас, когда мы поняли, что все наши старания ни к чему.
Вот когда мне вспомнились рассказы полярного исследователя Альбанова, пешком добиравшегося с затертого льдами корабля к земле Франца Иосифа. Альбанов писал: «Сегодня у нас счастливый день. За сутки нам удалось пройти пять километров».
Теперь мне это совсем не кажется странным. Пять километров по ледяным отвесным торосам, в обход больших полыней, с бесчисленными поворотами в поисках подходящего пути, с частыми возвращениями назад — вытягиваются в длинную многозначную цифру, пропитанную тяжелым потом, адским трудом и усилиями.
Нестерпимо хочется пить. Горло делается сухим, ненасытным. Сколько ни грызешь блестящие кристаллы льда, жажда не унимается.
Утро — собственно, этот термин в Арктике не совсем правилен, ибо всю ночь светило яркое солнце, — застало нас все еще на полпути. Итти вперед — нет сил. Необходимо хоть полчаса, но отдохнуть.
Останавливаемся, быстро раскидываем тонкую парусину удобной вместительной палатки Шмидта и с наслаждением уплетаем застывшие консервы.
Но неугомонный Шмидт уже торопит:
— Скорее в дорогу, до земли еще далеко.
Я поражаюсь его исключительной энергии и выносливости. С легкостью и мастерством хорошего альпиниста карабкается он по крутым обрывам торосов, прекрасно ориентируется и всегда правильно указывает на более хороший и удобный путь. А самое ценное — не унывает. В моменты, когда мы падаем от усталости, он находит в себе еще остатки юмора, чтобы ловко и незаметно подбодрить, дать настроение. Только здесь, в исключительно тяжелых условиях суровой Арктики, мы достойно сумели оценить это прекрасное качество.
Твердый наст, по паркету которого было так легко скользить, уже давно кончился. Ноги утопают в рыхлой крупе снега. Арктика заставляет нас быть акробатами. Приходится делать самые смелые прыжки, карабкаться но торосам и все время тянуть, тянуть тяжелые, окончательно доломавшиеся сани. Ноги отказываются повиноваться. Намокшая фуфайка прилипла к телу. Глаза слипаются, на плече красный рубец, намятый веревкой от саней. Мучительно долго тянется время, а берег, кажется, совсем не становится ближе.
Подходим к сплошному разводью. По очереди переправляемся на какую-нибудь льдину, оттуда — на другую и т. д. Но самое ужасное это то что, пока перевезут одного, пока лодка возвращается обратно, вся остальная группа оказывается уже далеко в стороне. А когда подбирают последнего из нас, то за ним приходится ехать уже добрую пару километров.
Медлить нельзя. Из последних сил пробираемся к земле, ибо чувствуем, что ветер приложил все старания вынести лед, а вместе с ним и нас в открытый океан.
Перспектива оказаться в положении группы Нобиле с двухдневным запасом продуктов и одной обоймой патрон, никого не устраивает.
Первым, как это ни странно, сдает матрос Иванов. Его руки окончательно отказались повиноваться. Пришлось нам взяться за единственное, уже поломанное весло и «галанить», т. е. работать им вперекидку, из стороны в сторону. Правда, это у нас выходит не так ловко, как у матроса, но все же достаточно хорошо, чтобы медленно, но продвигаться к берегу.
И вот, когда мы уже были на расстоянии одного километра от земли, от серых, мрачных скал, на которые смотрели с какой-то жестокой жадностью, на наши усталые головы свалились сразу два несчастья: во-первых, легкая брезентовая шлюпка получила пробоину и, во-вторых, поднялись большие волны.
Судорожно гребем к острову Мертвый Тюлень. Волны перехлестывают через борт. Маленькой кружкой откачиваем воду, замечая, что ее, отнюдь не становится меньше. Неустойчивый каюк бросает, как щепку, относит течением в сторону, поминутно угрожая опрокинуть. Лавируя меж движущимися гигантами-айсбергами, с огромным трудом добираемся до каменистой отмели островка.
Я решаю ожидать товарищей, а географ Иванов отправляется за остальными. Вылезаю на пригорок, с отчаянием топчусь застывшими ногами и слежу за изломами торосов, которые скрыли моих спутников.
Сижу час, другой, третий — их все нет. В голову лезут самые невероятные, самые злые предположения. Неужели они не успели пробраться к земле, и их вынесло в открытый океан? Что же тогда будет? Ведь, искать хотя бы на ледоколе, в необозримой ледяной пустыне, в нагромождении гигантских торосов — дело безнадежное. И самое ужасное то, что они сидят без винтовки, которая находится со мной, а я — без куска хлеба. Что делать? Пытаться итти к колонии или еще подождать?
Решаюсь на последнее. Полдня я просидел в строгой изоляции, совершенно застыв на диком ветру. Полдня, как сумасшедший носился по острову в надежде заметить их хоть с какой-нибудь стороны. И лишь к ночи мне удалось их обнаружить на соседнем острове Скотт Кельти. Три выстрела в воздух заставили их обратить внимание в мою сторону. Мне ответили сигнализацией, и вскоре, перевезенный на шлюпке, я радостно приветствовал моих пропавших друзей.
— Ну, — говорит Отто Юльевич, — как нам удалось добраться до берега, — это чудо. Льдами нас унесло далеко в сторону, и с большим трудом, перескакивая через полыньи, нам удалось зацепиться за последний мыс островка. Еще десять минут, и мы попали бы в открытый океан.
Двадцать восемь часов беспрерывной ходьбы нас окончательно доломали. Решаем дальше не итти, ибо это было бы все равно бесполезно. В колонию пройти нельзя, так как бухта, отделяющая нас от другого берега, покрылась тонким слоем нового льда, по которому нам не пройти, а брезентовой лодочке его не проломить.