Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I
Шрифт:
Эти несчастные, подойдя к городским воротам, не без мучительного колебания прошли их. Их взоры постоянно обращались к Москве, как будто они последний раз прощались со святым городом. Но мало-помалу их унылое пение, их рыдания затихли вдали, теряясь в обширных равнинах, окружающих Москву.
Русская армия, занимавшая позицию в Филях, перед Москвой, насчитывала 91 тысячу человек; из них 6 тысяч казаков 65 тысяч прежнего войска — остаток 120-тысячной армии, находившийся у реки Москвы, 20 тысяч новобранцев, вооруженных наполовину ружьями, наполовину пиками.
Французская армия, насчитывавшая 130 тысяч человек накануне великой битвы, потеряла около 40 тысяч в Бородине; осталось, следовательно, 90 тысяч человек. Маршевые полки и дивизии Делаборда [153]
153
1-я гвардейская пехотная дивизия генерала графа А. Ф. Делаборда, входившая в состав Молодой гвардии, была временно оставлена в Смоленске. К главным силам Наполеона эта дивизия присоединилась 11 сентября 1812 г. и имела в строю 190 офицеров и 3442 солдата. (См. Васильев А. А., Попов А. И. Война 1812 года. Хроника событий. М., Рейтаръ, 2002, с.10).
154
15-я пехотная дивизия графа Пино (из 4-го армейского корпуса Евгения Богарне).
Верно только, что этот старый генерал обманывал губернатора до последней минуты. Он клялся ему своими седыми волосами, что он даст себя убить вместе с ним перед Москвой! И это было тогда, когда губернатор узнал, что ночью, в лагере, в совете, было уже решено покинуть столицу без битвы [155] !
Получив это известие, Ростопчин, взбешенный, но непоколебимый, пожертвовал собой. Терять времени было нельзя, надо было торопиться. От Москвы не скрывали участи, которая ее ожидала. С оставшимися в ней жителями не стоило церемониться и притом же необходимо было заставить их бежать ради собственного спасения.
155
Знаменитый совет в Филях, на котором М. И. Кутузовым было принято решение оставить Москву без боя, состоялся 1 сентября (по ст. ст.) 1812 г. Кутузов заявлял устно и писал Александру I и губернатору Москвы Ростопчину, что считает своим долгом «спасение Москвы», что «с потерею Москвы соединена потеря России».
Ночью эмиссары стучали во все двери и предупреждали о пожаре. Зажигательные снаряды были вложены во все подходящие отверстия и в особенности в лавках, крытых железом, в торговом квартале. Пожарные насосы были увезены. Отчаяние достигло высшего предела, и каждый, сообразно своему характеру, либо негодовал, либо покорялся. Большинство собиралось на площадях. Люди теснились друг к другу, расспрашивали и искали поддержки друг у друга. Многие бесцельно бродили — одни совершенно растерявшись от страха, другие же в состоянии сильнейшего отчаяния. И вот армия, последняя надежда этого народа, покинула его! Она прошла через город и увлекла за собой еще довольно значительный остаток населения [156] .
156
Русская армия покинула Москву, оставив в городе 156 орудий и множество другого оружия, а также 608 старинных русских знамен и 1000 штандартов. Но трагичным было не это, а то, что в городе, обреченном на сожжение оставалось 27,5 тысячи раненых русских солдат (Ф. Ростопчин указывает цифру в 22 тысячи, К. Клаузевиц — 26 тысяч), из которых большинство погибли, (Троицкий Н. А.
Армия прошла через Коломенские ворота, окруженная толпой испуганных женщин, детей и стариков. Эта толпа покрыла собой поля. Люди бежали по всем направлениям, по всем тропинкам и дорогам, прямо через поля. Они не захватили с собой никакой пищи и были нагружены своими пожитками, теми, которые попались им под руку во время бегства. За неимением лошадей многие сами впрягались в телеги и везли свой скарб, своих маленьких детей, больных жен и престарелых родителей — словом, все, что у них было самого дорогого в жизни. Лес служил им убежищем, и они жили подаянием своих соотечественников.
В этот самый день печальная драма закончилась ужасной сценой. Когда настал последний час Москвы, Ростопчин собрал всех, кого только мог, и вооружил. Тюрьмы были открыты. Грязная и отвратительная толпа с шумом вырвалась их них. Несчастные бросились на улицы со свирепым ликованием. Два человека, русский и француз (один, обвиняемый в измене, другой — в политической неосторожности) были вырваны из рук этой дикой орды. Их притащили к Ростопчину. Губернатор упрекнул русского в измене. Это был сын купца; его настигли в ту минуту, когда он призывал народ к бунту. Но больше всего вызывало беспокойство то, что открылась его принадлежность к независимой секте немецких иллюминаторов, которых называли мартинистами. Но его мужество не покинуло его и в кандалах, и на мгновение можно было подумать, что дух равенства проник и в Россию. Во всяком случае, он не выдал своих сообщников.
В последний момент прибежал его отец. Можно было ожидать, конечно, что он вступится за своего сына. Но он потребовал его смерти. Губернатор разрешил ему переговорить с сыном и благословить его перед смертью. «Как! Чтобы я благословил изменника?» — вскричал он с яростью и тотчас же обернувшись к сыну, проклял его, сопровождая свои слова свирепым жестом.
Это был сигнал к казни. Удар сабли, нанесенный неуверенной рукой, свалил с ног несчастного, но он был только ранен. Быть может, прибытие французов спасло бы его, если бы народ не заметил, что он еще жив. Бешеная толпа повалила загородки и, бросившись к нему, разорвала его на куски.
Между тем француз стоял, пораженный ужасом, как вдруг Ростопчин обернулся к нему и сказал:
— Что касается тебя, то ты, как француз, должен был желать прибытия французов. Ты свободен. Ступай же и передай своим, что в России нашелся только один изменник и что он наказан!..
Затем, обратившись к бездельникам, окружавшим его, он назвал их детьми России и приказал им искупить свои поступки службой своему отечеству. Ростопчин вышел последним из этого несчастного города и присоединился к русской армии.
С этой минуты великая Москва не принадлежала уже больше ни русским, ни французам, а грязной толпе, яростными выходками которых руководили несколько офицеров и полицейских солдат. Толпу организовали, каждому указали его место и распустили в разные стороны для того, чтобы грабеж, опустошение и пожар начались везде и сразу.
Четырнадцатого сентября Наполеон сел на лошадь в нескольких милях от Москвы. Он ехал медленно, с осторожностью, заставляя осматривать впереди себя леса и рвы и взбираться на возвышенности, чтобы открыть местопребывание неприятельской армии. Ждали битвы. Местность была подходящая. Виднелись начатые траншеи, но все было покинуто и нам не оказывалось ни малейшего сопротивления.
Наконец, оставалось пройти последнюю возвышенность, прилегающую к Москве и господствующую над ней. Это была Поклонная гора, названная так потому, что на ее вершине, при виде святого города, все жители крестятся и кладут земные поклоны. Наши разведчики тотчас же заняли эту гору. Было два часа. Огромный город сверкал в солнечных лучах разноцветными красками, и это зрелище так поразило наших разведчиков, что они остановились и закричали: «Москва! Москва!» Каждый ускорил шаг, и вся армия приблизилась в беспорядке, хлопая в ладоши и повторяя с восторгом: «Москва! Москва!», подобно морякам, которые кричат: «Земля! Земля!» — завидя, наконец, берег в конце своего долгого и тяжелого плавания.