Поход в Страну Каоба
Шрифт:
Староста поднялся, вошел в хижину и начал возиться с закоптелым фонарем. Тем временем уже совсем стемнело.
Во дворе перед хижиной тускло горел костер. Дремлющее пламя еле освещало двор, но все же плетень вокруг дома можно было различить.
Селсо сидел на бревне. Собственно говоря, это было большое срубленное дерево с отвалившейся корой; никто не дал себе даже труда очистить ствол, на котором было множество зарубок — следов от ударов мачете тех, кто околачивался здесь, во дворе, и не знал, как убить время.
«Не торопись, спешить тебе некуда». Эти слова старосты не выходили
Уже целых два дня Селсо находился под впечатлением рассказов о джунглях и сегодня к вечеру начал смотреть на предстоящий поход другими глазами. Он уже не стремился заработать лишнее песо, которое ему посулили за быструю доставку пакета. Но он обещал доставить на монтерию письмо и ящик с хиной. А все, что Селсо обещает, он всегда выполняет. Чтобы найти выход из затруднительного положения, в котором он оказался, наслушавшись грозных предупреждений об опасностях, таящихся в джунглях, Селсо сосредоточился только на одной мысли: как выполнить свое обещание с наименьшим риском.
Инстинкт не позволял Селсо губить свою жизнь понапрасну. Благодаря этому инстинкту он смутно ощущал, что ему дана только одна жизнь, а будет ли какое-то там загробное существование — это еще неизвестно. И он считал своим долгом не играть со смертью, оградить себя от опасности и направить весь свой разум, все свои силы на сохранение своей жизни.
В его мозгу шла напряженная работа — он мучительно искал возможности выполнить взятое на себя обязательство и в то же время не рисковать жизнью. За последние двое суток эта мысль всецело овладела им, и он ничего не замечал вокруг себя, хотя и продолжал идти вперед.
Когда Селсо попал в селение, он уже придумал для себя два возможных выхода. Ему оставалось только найти оправдание своему поведению, чтобы не выглядеть обманщиком ни в своих глазах, ни в глазах дона Аполинара.
У Селсо, как у всякого индейца, отсутствовало представление о связи между временем и необходимостью. Он не знал, что значит спешить. Они договорились, что, если Селсо доставит письмо на монтерию за две недели, он получит в награду песо. Но о том, что он должен принести пакет к определенному сроку, и слова не было сказано. Да дон Аполинар и сам понимал, что при таком долгом и трудном пути сотни самых разнообразных препятствий могут задержать Селсо на много дней. Посыльный может свалиться с кручи, его может унести быстрое течение реки, он может поранить ногу, после тропических ливней могут разлиться ручьи, и тогда придется долго ждать, пока спадет вода… Да мало ли что еще может случиться! Всего и не перечесть.
А поскольку не было условлено, что дон Эдуардо должен получить пакет в определенный день, Селсо мог остаться в селении и ждать попутчиков. Дон Аполинар оплачивает сорок дней пути. Если у Селсо уйдет больше дней на дорогу, он заплатит за них из собственного кармана. Значит, и в этом случае он не обманет дона Аполинара ни на сентаво.
Селсо взял на себя обязательство во что бы то ни стало доставить на монтерию письмо и ящик с хиной, и он рассуждал так: «Если я погибну в джунглях, пакет и лекарство тоже погибнут, и дон Эдуардо никогда их не получит.
«Не торопись, спешить тебе некуда. Побудь здесь немного…» — эти слова старосты запали Селсо в душу.
Староста был ладино, и он говорил, что надо помедлить. Что ж, ему лучше знать! Если придется оправдываться перед доном Аполинаром или доном Эдуардо, Селсо всегда сможет сослаться на старосту. Селсо откровенно предупредил дона Аполинара, что не знает дороги через джунгли. Дон Аполинар мог бы и не посылать его на монтерию. Но он послал Селсо с пакетом, значит, и дон Аполинар должен нести свою долю ответственности.
Размышляя таким образом, Селсо постепенно успокоился, и, когда староста вышел наконец из хижины с мигающим фонарем в руке, индеец был уже в таком умиротворенном состоянии духа, словно ему предстояло пройти хорошо знакомый путь из родного села до Ховеля.
Он ощупывал свои босые ноги, вынимал колючки, выковыривал из-под ногтей проклятых песчаных блох, вытаскивал клещей, впившихся в кожу, и натирался камфарой, чтобы унять боль от укусов москитов. Все это Селсо делал спокойно и неторопливо, как и все странствующие индейцы, когда они знают, что завтра им не надо никуда идти, что их ждет отдых.
Покончив с этим занятием, Селсо достал из сетки плошку, сделанную из скорлупы кокосового ореха, и спросил, где здесь вода. Чтобы как-то убить время, оставшееся до ужина, староста качался в самодельном гамаке, подвешенном на столбах, подпирающих хижину.
Указав направление носком башмака, он сказал:
— Вон там пруд, в нем чистая, прозрачная вода, холодная, как лед.
Селсо исчез в темноте. Он сразу нашел пруд, вымыл руки, плеснул себе в лицо воды, напился из своей плошки, снова наполнил ее водой и отнес к бревну, у которого расположился на отдых.
Затем он перебрался к самому крайнему столбу, подальше от стола, стоящего у входа, за который семья старосты скоро сядет ужинать. Здесь он снова пристроился на бревне и стал рыться в сетке.
Он извлек оттуда сплюснутые, начавшие уже крошиться лепешки — тортилльяс, кусок темно-коричневого вяленого мяса, похожего на дубленую кожу, разваренные черные бобы и крупную, темную соль; и то и другое было завернуто в лоскуток бананового листа, перевязано тоненькой ниткой из мочала. Чилийский зеленый перец и горсть каких-то зеленых листьев служили ему пряной приправой к еде.
Все это Селсо сложил на небольшую циновку, сплетенную из мочала, и, не спросив разрешения, направился к костру, горевшему во дворе. Всякий путник, будь то ладино или индеец, имеет право пользоваться костром, если только он в этот момент не нужен хозяевам.
Селсо разворошил уголья, подбросил несколько поленьев, и ярко вспыхнувшее пламя вдруг осветило двор и хижину. От этого внезапного света подымающиеся стеной джунгли стали еще более грозными.
Индеец придвинул тортилльяс к огню, перевернул их, сдул золу и снова перевернул. Когда лепешки подрумянились, он отодвинул их от огня и положил, чтобы они не остыли, на горячую золу, которую выгреб веткой из костра.