Поход за последним «тигром»
Шрифт:
— Наступает семнадцатое утро на Лисьей Поляне, а так ли необходимы все наши жертвы и наши страдания? — спросил он, с трудом переводя дыхание, обжигая гортань морозным воздухом. Вопрос его был обращен к Кропачеву, Дмитриеву, фельдшеру Капралову, но те молчали, и Строд понял, ответ может дать только он сам. — Мы сделали все, даже невозможное, самые бесстрашные из нас легли на пути противника, но они и мертвыми продолжают сражаться. — Мысль о мертвых, продолжавших борьбу, показалась ему кощунственной, недопустимо мыслить такими категориями, как борьба мертвецов. «Такое мышление обесценивает нравственную красоту
В замороженной тишине просвистела пуля, прокатился выстрел, и вот, словно им вызванное, над Лисьей Поляной, над красными, над белыми, над всем ночным таежным миром вспыхнуло северное сияние. Переливаясь, всплескиваясь, оно моментально менялось, только что мелькало зеленым и алым и уже синие, уже белые перья раскачиваются между звездами. Они растут, захватывают небо, но тут же обрушиваются с высоты. Кажется, чья-то невидимая рука швырнула драгоценные камни на Лисью Поляну и подожгла ее живым лихорадочным пламенем. Та же рука одним взмахом выбросила гигантские кольца, они развернулись в струящуюся спираль, распались на багровые пятна, а пятна обратились в косматые гривы дыма.
Северное сияние погасло сразу, будто его выключили во всех точках неба, опять надвинулась ночь — слепая, ледянящая, равнодушная ко всем страданиям человеческим.
Молчали красные, не шевелились белые.
Над тайгой вскипали снежные вихри, ныли деревья, попрятались по берлогам звери, только люди продолжали свое убийственное дело. Время от времени раскатывались пулеметные очереди, плясали в метели кровавые костры.
— Может, это наша последняя ночь, — бормотал Капралов.
— Ты не очень-то каркай, — остановил его Строд. — И без твоих пророчеств тошно, Джергэ сказал бы, не будь многоговорлив попусту. — Строд поправил фитиль коптилки.
В юрту ввалился заснеженный Дмитриев, бессонница осады высушила до черноты румяное его лицо.
— Метель-то, кажись, стихает, я все ждал, полезут пепеляевцы или нет. Не полезли. Почему бы это? — Дмитриев осторожно, чтобы не потревожить раненых, пробрался к печке.
— Они ведь тоже не железные, — ответил Строд.
— Люди крепче железа, я уверовал в эту истину, — сказал Дмитриев.
Строд — Пепеляеву
«Генерал! Вы думали в феврале взять Якутск, а весной форсированным победоносным маршем пройти всю Сибирь, но суровое лицо жизни — железная действительность, а не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете своими силами взять небольшой отряд. Вторично предлагаем вам сложить оружие».
— Вот и все, и на этом точка. Нам больше глупо толковать с генералом. Иди, Пожидаев, передай наш ответ Пепеляеву.
Пожидаев, проваливаясь по пояс в сугробы, снова побрел к пепеляевцам. Он шел, хмелея от белого снежного света, от крепкого смолистого воздуха. Метель замела все следы, но Пожидаев мысленно видел окровавленные окопы, груды поломанных винтовок, стреляные гильзы. Видел и страшную баррикаду, и, хотя старался не думать о ней, мысль упорно к ней возвращалась. Стало не по себе, Пожидаев поспешно поднял над головой белый платок.
Его заметили, на опушку
— Здорово, приятель! Сдаваться пришел? Ах, ответ на ультиматум! Генерал сейчас в Амге, но мы домчимся к нему быстрехонько…
Через час Пожидаев сидел в просторной чистой избе, Пепеляев мрачно ходил от окна к двери, скрывая раздражение под напускным равнодушием.
— Ваш Строд — фанатик и думает, что умереть за идею возвышенно и благородно. Или надеется на помощь Якутска? Ждет, когда Байкалов пришлет войска? Я оборвал все его надежды, генерал Ракитин взял село Чурапчу, в котором находился отряд Курашова. Бойцы перешли на мою сторону, сам Курашов бежал. Строду надо бы сдаться на мою милость, он же пишет какой-то вздор: «Суровое лицо жизни — не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи»», — язвительно говорил Пепеляев.
Пожидаев, глядя в передний угол, молчаливо слушал. Пепеляев остановился перед ним.
— Завтра я разнесу в пух и прах все живое и мертвое на Лисьей Поляне! Хотел сохранить жизнь коммунистам, но теперь уничтожу всех этих интернациональных бродяг, как волков. Так и передайте Строду…
Генерал Вишневский приготовился к новому штурму Лисьей Поляны, но все же послал к Строду своего парламентера.
— Мы ждем последнего ответа, — сказал парламентер.
— Вот наш ответ! — Строд повернулся к Дмитриеву. — Поднять знамя!
Над обледенелыми окопами, похлопывая на ветру, пламенея и вспыхивая, поднялось красное знамя, на бруствере появился боец с гармонью — и звуки «Интернационала» зазвучали в воздухе. Слова гимна подхватили хриплые, болезненные голоса, и сразу словно что-то изменилось на Лисьей Поляне.
Генерал Вишневский и дружинники сперва слушали растерянно и недоуменно, потом просто осатанели. Они долго били по багровому полотнищу из пулеметов, наконец пошли в атаку с искривленными от ругательств ртами. Осажденные закидали их гранатами, и дружинники отступили. Вишневский сказал полковнику Андерсу:
— Скачите к Пепеляеву. Скажите ему — они знают, что Ракитин послал к нам орудие, что мы расстреляли их посланцев, и все-таки не сдаются. Выбросили красный флаг, поют «Интернационал». Они сошли с ума, а что же делать нам? Мужество этих безумцев подавило волю наших дружинников, даже я чувствую какой-то необъяснимый трепет…
— Сегодня я понял: есть вещи выше человеческого понимания. Не знаю, чем такое называется, но бессмысленная защита красными Лисьей Поляны приобретает символический смысл, — полковник Андерс занес ногу на стремя, метнул свое тело в седло.
Вишневский тяжело опустился на срубленную пихту, раньше Пепеляева и Андерса понял он: после Лисьей Поляны идти на Якутск невозможно.
— Может, и доползем до Якутска, но там нас возьмут голыми руками. Глупо! Кто это сказал: «Дайте нации хорошую войну — она получит великолепный мир»? Сказано не глупо, но безумно. Мы дали России гражданскую войну, а что в итоге? Мы — дворяне, честь и краса нации, — сидим в тайге, на какой-то Лисьей Поляне. Страшный итог!
Утро было пасмурное от метелицы, по Лисьей Поляне передвигались снежные вихри, метались сосны и пихты. Под стать пасмурному утру было и настроение красноармейцев: в сером свете все обострилось, все стало болезненно ощутимым.