Шрифт:
"Автор считает нужным предупредить, что в "Воспоминаниях" этих не найдет читатель ни прославленных героических фигур описываемой эпохи с их глубокой значимости фразами, ни разоблачений той или иной политической линии… Если приходится говорить автору о себе, то это не потому, что он считает свою персону для читателя интересной, а только потому, что сам участвовал в описываемых приключениях и сам переживал впечатления и от людей, и от событий… "
Тэффи "Воспоминания".
" У ч и т е л ь: Дети, запишите предложение:
"Рыба сидела на дереве".
У ч е н и к: А разве рыбы сидят на деревьях?
У ч и т е л ь: Ну… Это была сумасшедшая рыба…"
Братья Стругацкие "Понедельник начинается в субботу". Пролог.
Пожалуй,
–Да, она подглядывала! – Кричали одни.
– Так нечестно, наши дети тоже имеют право на шпаргалки! – Возмущались другие.
Когда мама вплыла в зал, где рядом со мной, жующей яблоко и рассматривающей чей-то журнал, ссорились раздраженные взрослые, то сразу бросилась на амбразуру: "Как она могла подглядывать?! Она же читать не умеет! Вот, убедитесь!" Все, кто должен был убедиться, посмотрели в мою сторону, где я аккуратно вырывала из журнала листы с текстом, безразлично склыдывая их в стопку, но с интересом и умилением разглядывала картинки… Мамину логику приняли, успокоились, отобрали у меня остатки журнала и разошлись. А мы с мамой молча пошли домой; она, с мыслями о том, что приготовить на ужин, я – с только что зародившимся и непонятным чувством вины. С тех пор мне стало ясно, что надо учиться читать.
И годам к шести я-таки научилась…
Это умение мне здорово пригодилось, когда моим родителям (это было в тысяча девятьсот… году) вздумалось на лето отправить меня в детский пионерский лагерь. Отдать в такое заведение с непререкаемой репутацией еще даже не октябренка и не школьницу ( в школу я должна была пойти только осенью) было, в то время, весьма непросто. Помогли связи: бабушка – завхоз с многолетним стажем. На ней и только на ней держалось все лагерное хозяйство. Договорившись с кем надо, бабуля записала меня в смешанную группу восьмилеток. То есть, где меня еще не должно быть примерно года два. Так в шесть с половиной лет я стала блатной в подмосковном советском лагере под названием… Мои привелегии спасали меня от нескольких вещей: от тихого часа, от занятий в рисовальных, вязальных и паяльных кружках, но от лагерной еды не спасала даже бабушка. За две с половиной недели, которые я провела в этом инкубаторе, где все ходят строем, встают в семь утра на зарядку и едят на завтрак манную кашу, я пыталась сбежать два раза. Но лагерь, как средневековый замок, был окружен непроходимом лесом… поэтому мне удавалось только добежать до ограды и спрятаться в кустах часа на два. Я брала воспитателей измором. Попытки оказались небезрезультатны: мне разрешили читать по ночам (под грифом "Совершенно секретно" для заведующей) и вернули книги и карманный фонарик.
В то время я читала под одеялом детскую фантастику. Кир Булычев и Александр Беляев стали моими проводниками в иные миры, в которых я попеременно находилась все время, пока была под лагерным надзором.
Однажды в нашу шумную обитель наведалась комиссия из Москвы, и мы , пионеры и октябрята, должны были подготовить концерт для наших Больших советских "братьев". Мне дали учить стихи об Октябре, Партии и Ленине.
Наотрез и со слезами отказавшись, я спряталась в чулане с инвентарем, Киром Булычевым и его Алисой. После долгих поисков позвали бабушку, предварительно выдвинув ей ульматум:" Или Она, или мы!". Бабуля с чутьем Вольфа Мессинга без труда вычислила мое место дислокации и, следуя педагогике Макаренко и Песталоцци, коих вряд ли читала, пригрозила мне публичной поркой, "если сейчас же не выйду"!
В глубокой, похоронной тишине, после слов грозной бабушки, я покинула укрытие и поплелась учить стихи про Ленина и Партию.
На следующее утро я сорвала концерт. Так случилось, поскольку на бис ( кстати, приехала мама) меня вызывали три раза. Почувствовав свою безнаказанность, в третий раз я прочитала кое – что из своего репертуара: Пушкина и Есенина. Меня увели за кулисы, и больше декламировать никогда ничего не давали.
Через несколько дней начались дожди, и я попала в лазарет. Так в лагере называлась больница. И неслучайно, поскольку все там напоминало военный госпиталь. Больные пионеры лежали на узких койках с перевязанными шеями и руками, потому, что из медикаментов в лазаретной аптечке были только бинты, зеленка и йод… У меня же болели уши, и я тоже оказалась на больничной койке и была похожа на Щорса из эпической песни про Щорса, визуализируя собой строки: "…Голова обвязана, кровь на рукаве…". Рядом с девочкой из старшей группы, которой уже было двенадцать с половиной. Она считала себя очень взрослой и разбирающейся в вопросах физиологии, в чем мне было еще рано разбираться. Соседство оказалось роковым: новая знакомая всю ночь в красках рассказывала мне (неуравновешенному ребенку с неустойчивой психикой) "страшные" эротические истории про ЭТО (про мужчин и женщин). При этом она так брызгала слюной и закатывала глаза, что я решила, что передо мной будущая актриса. Ночью мне снились постэротические кошмары. А утром моя соседка выписалась, оставив меня наедине с первыми сильными впечатлениями и потрясениями из реальной жизни. Спасение опять пришло от Булычева… Если бы не его фантастика, мое пребывание в лагере неминуемо закончилось походом к психологу…
"Творческих профессий вообще надо избегать. Не можешь избежать, тогда другой вопрос. Тогда выхода нет. Значит, не ты ее выбрал, а она тебя…"
Сергей Довлатов "Наши".
В восемь лет мне порядком надоело просто читать, и я начала творить. Творчеством это было назвать трудно, скорее – имитацией текстов, подражанием чужому. Но делала я это хитро и с энтузиазмом, причем, развивая проявившиеся способности, как в речи, так и на бумаге. Постоянно что-то сочиняла. Как-то раз, прочитав сказку про войну зверей и птиц, я сделала глубокомысленный рерайт и написала "фолклор" под названием "Война грибов и ягод". Моим слушателям: маме, папе, сестренке и бабушке лесной опус понравился. Кризис творчества начался сразу же после восторженной критики. Продолжился он лет до девяти. Как раз в то время меня обязали написать стихотворение для школьного плаката. Эти двенадцать четверостиший (также, как в детсадовский период) вызвали массу подозрений у дизайнеров и редактора плаката (моих подруг-одноклассниц), которые накануне сдачи проекта извели весь месячный запас акварели, гуаши и кисточек на креативный дизайн и кота Рыжика, перекрасив последнего в небесно-голубой оттенок. В общем, даже после этих жертв, они отказались подписывать мое имя под новогодним стихотворением, усмотрев в нем некий плагиат. Такой удар не прошел бесследно. Поэтому, когда на уроке литературы нам было задано написать басню, я не сумела прочитать ее перед всем классом. Вместо этого я разревелась и убежала в туалет. Мои способности в литературе в тот период остались нераскрытыми. Но творчество настойчиво требовало выхода, и вскоре оно нашло новую жертву – алгебра! Несмотря на то, что учительница по алгебре давно поставила на мне крест, я методично сдавала ей контрольные на пяти листах с "решением" задач. После того, как Татьяна Сергеевна (так звали мою учительницу по алгебре) перевела на мой математический поток сознания все казенные красные чернила, она сдалась и поставила мне четверку в четверти и за год. Но геометрию алгебраичка мне так и не простила. Вернее, не простила того, что я переключилась на физику. К счастью мамы и учителей, помотавшись по точным наукам, мое творчество все – таки вернулось в литературу. Правда, вместе с дислексией. Дело в том, что где-то в шестом классе (может это связано с каким-то переходным возрастом) у меня стали проявляться некие незначительные отклонения: я путала слоги и перестала соединять буквы на письме. Мои учителя, следуя заветам педагогики реального гуманизма, забили тревогу, и бедную маму стали вызывать на собрания чаще, чем она ходила на работу. Через полгода домашней муштры, уговоров, запугивания и мелкого шантажа, я, наконец-то, стала нормально писать. А где-то еще через месяц писать сочинения всему классу. У дверей в квартиру толпилась очередь, дома не успевали покупаться конфеты и печенья – все съедали одноклассники. Когда я стала литературным рабом, выявилась закономерность – чем выше была успеваемость одноклассников, тем ниже падала моя. Как я умудрялась написать для соседа по парте сочинение на пять, а свое на ту же тему на три с минусом, оставалось загадкой даже для Татьяны Ивановны (моего педагога по литературе и русскому). Помогла многолетняя учительская практика. Устав исправлять одни и те же ошибки (я была слаба в запятых) в сочинениях моих однокласников, наша русичка поставила всем двойки, чем освободила меня от рабских оков "словесности" навсегда.
Конец ознакомительного фрагмента.