Похождения нелегала
Шрифт:
— Как бы то ни было, — сказал я вслух, — при чтении этой сцены мне сразу показалось, что всю ночную мелодраму Ниночка с мамой разыграли в четыре руки.
— А может быть, и полковник тоже был в курсе дела? — предположила Лизавета.
— Нет, — твердо возразил я, — это исключено. Полковнику нельзя было рассказывать правду — по крайней мере, в ту ночь. Во-первых, он должен был буйствовать натурально, чтобы ночной гость ничего не заподозрил, а во-вторых — ему еще предстояло заявить в милицию о пропаже дочери и сделать это так,
— Да, наверно, вы правы, — задумчиво произнесла Лизавета. — Хотя возможны варианты.
— Например?
— Откуда мы знаем, что полковник бесился натурально? Это Огибахин так пишет, но он же был в панике и наверняка обмочил штаны. Потому и поверил.
— А следователь? Почему поверил следователь? Убитых горем отцов он видел наверняка не однажды. Почему же он позволил лапшу себе на уши вешать? Тоже в панике был?
— Нет, не в панике! — дерзко отвечала Лизавета. — Следователь был не в панике. Он был В КУРСЕ.
Тут-то я ее, торопыгу, и поймал.
— Нет, голубушка! Если бы следователь был в курсе дела, разве он дал бы своему клиенту убежать из СИЗО? Не с собакой бы его тогда искали, а с пылесосом.
— Да, наверно, где-то вы правы, — неохотно согласилась Ли-завета.
— Разумеется, прав. И не где-то, а именно здесь. Вопрос в другом: зачем был устроен весь этот спектакль? Чего, собственно, Ниночка добивалась?
— Ну, это очень просто! — взвилась моя самонадеянная сотрудница. Головная боль ее, по-видимому, окончательно прошла. — Нинка всё подстроила, чтобы этого типа отшить. Во-первых, надоел хуже горькой редьки, во-вторых — он ей просто мешает теперь, когда она сама научилась делать такие же фокусы. Пусть посидит, голубчик, в психушке, а мы тут на свободе порезвимся в свое удовольствие.
— "Порезвимся" — в смысле "пограбим банки"? — уточнил я.
— Хотя бы и банки.
— Да, но почему бы не делать это на пару? Вдвоем веселее.
— С кем, с Огибахиным веселее? — нервно воскликнула Лизавета и снова зарделась. — Три ха-ха. Я же говорю: он ей осточертел своими… своими извращенными приставаниями.
Я решил сменить направление разговора.
— Так или иначе, обвинение с него наверняка уже снято, и он может возвращаться на родину.
— Да уж, — сказала Лизавета и надолго умолкла.
Черт возьми, подумал я, неужели Огибахин до сих пор разводит треп с Москвой? Это ж какие счета нам придут от телефонной компании!
Я поднял трубку спаренного телефона — только для того, чтобы проверить, отзвонился Огибахин или нет.
Лизавета встрепенулась — и тут же с деланным равнодушием повернулась к компьютеру.
Разговор Огибахина с Ниночкой продолжался: шли сплошные интимности, которые нет смысла пересказывать.
Отмечу лишь, что меня удивил сам голос Ниночки — сильное воркующее грудное меццо, почти контральто, за которым так и виделось смугловатое широкоскулое лицо с маленькими глазками, с двойным подбородком и с усиками, пробивающимися над углами тонкогубого рта.
По тексту я представлял себе Ниночку совсем другою… хотя о внешности Ниночки Огибахин, насколько помнится, ничего не писал.
У читателя может возникнуть впечатление, что я слушал чужой разговор непростительно долго. Заверяю вас, что это не так: я положил трубку почти мгновенно. С такою же быстротой мы составляем представление об окружающих, вот только словесное изложение наших молниеносных выводов требует времени.
Лизавета вопросительно на меня посмотрела, я пожал плечами: болтает, сукин сын.
— Виталий Витальевич, — поколебавшись, заговорила моя сотрудница, — мы ни в коем случае не должны выпускать этого человека из рук. Ведь масса возможностей открывается, дураки мы будем, если упустим. Можно провернуть уйму замечательных дел.
— Сейфы начнем потрошить?
— Ну, почему сейфы, почему обязательно сейфы? — возмущенно воскликнула Лизавета. — Есть же космос, в конце концов! Заметьте: этот ограниченный болван ни разу не вспомнил о космосе!
Она вскочила и взволнованно забегала по комнате, не прекращая говорить и судорожно жестикулируя:
— Тут недавно новый спутник Земли обнаружили — естественный, разумеется. Астероид один, пять километров в диаметре, совершенно пустой. Это вам не парк "Германия"! Грузы дисминуизируем — и доставляем, дисминуизируем — и доставляем. Такую станцию можно отгрохать! Даже не станцию — отель четыре звезды. Туристы повалят косяками! Да и туристов, кстати, можно дисминуизировать — за отдельную, естественно, плату. Такие деньги будем с куста брать, Виталий Витальевич, прямо-просто с куста!
— Подождите, подождите, — остановил я полет ее фантазии. — Не выпускать Огибахина из рук — это как? Загнать в бутылку, что ли?
— Нет, из бутылки он убежит, — с сожалением сказала Лизавета. — Удержать его можно только вниманием и заботой, это я беру на себя. Он, в сущности, очень запущенный мужик.
Я смерил Лизавету взглядом: нет, не видит себя человек со стороны.
— Так если у вас на него такие виды, может быть, напрасно мы позволяем ему любезничать с Ниночкой?
— А это нам только пойдет на пользу, — злорадно ответила Лизавета. — Она же такое западло ему устроила, пусть дурачок оценит доброе к себе отношение.
— Интересно, — сказал я, — жива его матушка или нет? Как вы полагаете?
— Вы от меня слишком много хотите, Виталий Витальевич, я не Нострадамус, — ответила Лизавета.
Судя по всему, сотрудница моя, как лягушка-путешественница, уже была убеждена, что это она всё придумала.
— А почему вы о ней спрашиваете?