Похождения Шипова, или Старинный водевиль
Шрифт:
"Готов, - подумал Шипов, - готов поросеночек красногубый..."
Трактир продолжал гудеть, звенела посуда, душное облачко снижалось с потолка, задевало головы. Черноусый мужик поднялся и, покачиваясь, отправился к двери. И хотя ну что в том мужике Шилову, а будто просторнее стало вокруг и задышалось легче.
Вошел возница, озябший весь. Шипов его узнал, поднес ему - не забыл, и вдруг все вспомнилось, и дрожь охватила Шипова. Он глянул на Гироса компаньон спал, откинувшись, раскрыв рот, указывая носом на дверь. Предстояла дорога, а не радости с Дасей, и даже не остатки барского
И вот уже все осталось позади, словно был это сон, только голова кружилась да ассигнации не шуршали на груди, а Гирос спал, натянув картуз на малиновый свой указатель, прикрывшись овчинным тулупом. Солнце давно зашло. Сумерки густели. Впереди было поле, поле, поле.
"Успеть бы до сельца добраться, - трезвея, подумал Шипов, - покуда темень не пришла".
Но не проехали они и пяти верст, как длинноногая февральская темень настигла их, ухватила и поволокла. Задул откуда ни возьмись ветер. Пошла поземка. Набежали лохматые, низкие тучи, и все переменилось.
Уже не было вокруг прежней бодрящей радости от крепкого бега кобылки по легкому морозу и предвкушения чего-то неизвестного, но заманчивого; и не было желания наслаждаться окружающей природой, что свойственно иногда даже секретным агентам; и не было праздника в душе; и не были натянуты нервы, как перед полетом через пропасть; ничего этого не было, а было несчастье отрезвления при виде этих лохматых туч, несущихся, словно голодная волчья стая за добычей.
Даже луна, то появляющаяся, то исчезающая вновь, была ничтожной и несчастной, и молодая кобылка бежала уже как-то по-иному, с неохотой.
Кругом была пустыня из крутящегося снега и темени, лишь кое-где вдали проплывали темные пятна - то ли облака, то ли случайные деревья. Не слышался лай собак, не пахло жильем. Метель все усиливалась.
Шипов с начала пути задремал было, отяжелев от трактирного баловства, но вскоре проснулся. Гирос спал, совсем зарывшись в тулуп и сено. Мужик сидел рядом неподвижно и лишь изредка пошевеливал вожжами - кобылка бежала сама.
Выпитое вино покуда не давало остынуть, и мрачные мысли еще не закопошились в голове, не загудели, й-все-таки что-то уже на душе было не так, какая-то тяжесть успела ее коснуться, какой-то неведомый крик копился уже в ее глубине, намереваясь выпорхнуть на волю.
В холоде всегда вспоминается тепло, и Шипову вспомнились комната в доме князя, огонь в камине, фонарь из разноцветных стекол, барская кровать, широкая, словно на четверых, медвежья шкура на полу, и молодой князь, белолицый, с черными большими глазами, насмешливо поджавший сухие губы, в белой кружевной сорочке с распахнутым воротом. Шипов сидит спиной к пламени прямо на шкуре - ему дозволено. Спине тепло. Молодой князь рассказывает ему о своих петербургских похождениях, как равному. Князь Василий Андреевичи княгиня в отъезде. Дворецкому велено людей из людской не выпускать - пусть спят. За окнами ночь.
– Ну, Мишка, - говорит князь тихо, - она согласна? Не плакала?
– Руки его при этом дрожат, и он краснеет.
– Рада без памяти, ваше сиятельство, - говорит Мишка.
– Ну, тогда, - говорит князь нерешительно и вздыхает, - тогда ступай
И вот он ведет ее по темным залам, по коврам. Он обнял ее за плечи, они подрагивают.
– Боишься?
– Не...
– А чего дрожишь?
– А так...
Он ее поглаживает на ходу, будто ободряя, поглаживает, трогает, а сам сгорает: как оно там сейчас будет?.. И строит свои скромные планы.
– Ты чего это руки распускаешь?
– говорит она шепотом.
– Гляди, пожалюсь князю-то...
– Ничего, ничего, - торопливо бормочет он, - ты иди, иди, те-те-те-те...
– А сам трогает, поглаживает.
Он впускает ее в комнату к молодому князю и запирает дверь. Стоит в темноте, слушает, но дверь дубовая, вековая, ничего не слыхать. Вот уже ноги занемели совсем, голова кружится, мочи нет, тут она выходит. В одно мгновение, покуда не захлопнулась дверь, он видит в разноцветном тусклом сиянии фонаря, что она чуть встрепана, а так вроде бы и ничего. И снова темнота, и мягкие ковры, и он ведет ее по комнатам.
– Ну как там? Те-те-те?..
– А тебе чего?
– усмехается она.
– Али сам про то не знаешь?
– Знаю, - смеется он, останавливает ее и валит на черную софу. Те-те-те-те...
Но она сильная, вырывается и отталкивает его.
– Да куды тебе, козел!
И вот она, уже брюхатая, стоит перед старым князем, а молодой князь тут же, а Шипов при нем - ему дозволено.
– Ну, - хмуро спрашивает у нее сам, - кто же это тебя так?
Она молчит. Молодой князь густо краснеет и что-то говорит по-французски. Ее отпускают. Тянется молчание. И вдруг Шипов выходит из своего угла и встает перед князем на колени.
– Виноват, ваше сиятельство... Не удержалси...
Старый князь поджимает губы, руки его дрожат. Молодой вовсе к окну отворотился. Василий Андреевич глядит то на сына, то на Шилова. Он все понимает.
– Что за разврат?
– говорит не очень сурово.
– Как это дурно все и отвратительно...
– И Шилову: - Ладно, ступай... Но я должен тебя женить на ней.
А тут, слава богу, эманципация...
Вдруг дровенки тряхнуло, и кобылка пошла шагом, широко взмахивая головой. Тучи бежали так низко, что казалось - сейчас заденут. Метель усиливалась. Какой-то ноющий звук пробился сквозь вой ветра и замер. Гн-рос уже не спал. Он поднял голову настороженно и всматривался в темень. Холод начинал прошибать.
– Эх, - сказал мужик, - душегубы.
– Кто же это душегубы?
– рассердился Шипов.
– Мы, что ли?
Возница не ответил.
Дровни проплывали мимо двух дубов. Они стояли возле самой дороги, полузаметенной снегом, по обе ее стороны. Один старый, кряжистый, а другой молоденький и пока еще стройный.
– А ну, постой, - приказал Шипов.
Он соскочил с саней и, проваливаясь в снег, заторопился к молодому дубу, который был поближе. Там, зa ним, за его спиной, он присел и увидел краем глаза, как Гирос, словно заяц, поскакал к старому дубу за тем же делом. Снова донесся ноющий звук, но уже ближе. Шипов поглядел на Гироса с неодобрением и вдруг понял: волки!