Поиск-80: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Бузонни замялся с деланной скромностью.
— Здесь, в гостинице, я приметил в банкетном зале чайный сервиз на 12 персон. У меня большая семья. Я разорен…
Штабс-капитан стал медленно подниматься, и только тут Умберто заметил револьверную кобуру, болтающуюся вдоль правой ноги. И ему сразу стало страшно.
— Сволочь, — четко, как по слогам, сказал Муравьев, протягивая к нему руки, — чай хочешь пить!
Он взял Умберто за грудки и, разорвав рубашку, бурля от ненависти, задыхаясь от внезапной жалости к себе, чуть не плача, матерясь, потащил его к двери, пиная сапогами и раздирая итальянцу лицо руками.
— Скотина! Любимец публики! Сингапур! Нагасаки! Умберто Бузонни! — приговаривал штабс-капитан слова из той афишки, которую он просматривал как цензор. — Турне по земному шару… Подлец!
В коридоре он прижал багрового итальянца к стене.
Спускавшие по лестнице клетку с гарпией Ринальто и Марчелло бросились на помощь.
— Ни с места! — заорал пьяно и плаксиво Муравьев, вынимая из кобуры непривычный, тяжелый маузер вестового. Лицо его сияло кремом «Танаис».
Бузонни пытался втиснуться в стену. Ринальто и Марчелло остановились. И тут Алексей Петрович увидел чей-то насмешливый взгляд. Чьи-то презрительные глаза, полные брезгливой издевки. «Ну что, братец, — как бы говорили они, вот и ты записался в глупцы…» Алексей Петрович пьяно улыбнулся, оглянулся на перепуганного Умберто, зачем-то погрозил ему пальцем, затем приложил палец к губам.
— Т-сс…
На цыпочках, с дурашливо выпученными глазами, подкрался к клетке и, сунув дуло сквозь мелкую сетку, с облегчением дважды выстрелил в проклятую птицу.
Старая дева приняла смерть молча, покатилась в угол, корчась от боли, суча голыми руками, пытаясь выклевать пули из сердца.
…Муравьев очнулся только под утро. Он лежал на смятой постели, как был в галифе, не сняв сапог, и слышал гул канонады, доносившийся со стороны железнодорожного моста.
Белые, предупрежденные контрразведкой об ударе красных частей, встретили кавдивизию во всеоружии. В тот день коннице так и не удалось пробиться к городу и подпольщики, захватившие на бронепоезде железнодорожный мост (им пришлось выступить намного раньше намеченного часа), погибли все до одного во главе с Учителем.
Под Энск были переброшены резервные части деникинцев, и только на третий день, дождавшись подкрепления, красная конница успешно закончила штурм.
В тот же день на городской площади у оперного театра были торжественно выстроены красноармейцы, и товарищ Мендельсон прокричал с балкона хриплым голосом строки приказа по войскам 10-й армии Южного фронта.
Вот он, этот приказ. Приказ, написанный новым языком революции, которому училась Советская Россия:
«Объявляю нижеследующий героический подвиг подпольщиков-большевиков и пролетариев города!
Получив приказание поддержать натиск красной кавдивизии имени Коммунистического Интернационала, большевики и рабочие паровозоремонтного депо захватили в ночь на 25 августа бронепоезд «Царицын» и доблестно и самоотверженно выполнили свою задачу, оставшись без нашей поддержки и будучи окружены многочисленным врагом!
В продолжение всего дня, вплоть до глубокой ночи, мы в бессильном порыве помочь нашим товарищам слышали сильную орудийную и пулеметную стрельбу на подходах к мосту. Пробиваясь на помощь сквозь белогвардейские цепи, мы понимали, что жив еще бунтарский дух героев и не сломлено их яростно-храброе сопротивление. Даже враги были ошеломлены железной волей революционеров
Поняв, что их бой обречен на поражение, оставшиеся в живых взорвали один броневой вагон и перешли на другую платформу.
Оставшись лицом к лицу с разъяренным врагом без помощи и даже без малейшей надежды на нее, отважные смельчаки продолжали нести свой долг и свою жизнь на алтарь Красной Советской России.
По последним сообщениям, около трех часов ночи двадцать шестого августа в указанном районе все еще была слышна умирающая пулеметная стрельба, последняя весть о том, что революционер-пролетарий не сдается до тех пор, пока не прольет свою кровь до последней капли на поле битвы Правды с кривдой!
Вечная память павшим в неравном бою! Слава героям борьбы за великую идею освобождения людей!»
Штабс-капитан Алексей Петрович Муравьев был убит зимой в Ростове-на-Дону бандитами, как раз в тот момент, когда он, проверяя посты вокруг помещения государственного банка, говорил начальнику караула прапорщику Вахонину свою любимую фразу о том, что Россию погубят глупость и… договорить он не успел.
Это случилось в декабре, за две недели до взятая города частями Красной Армии. Среди красных конников, въехавших в Ростов, был боец-татарин Абдулла, который красовался на лихом рысаке Стрелке. Только звали теперь Стрелка Искандер, что в переводе значит «Непобедимый». Под этим именем конь и закончил свои дни осенью 1928 года в деннике орловского конзавода имени товарища Буденного.
Деникин бежал за границу три месяца спустя после смерти Муравьева — уже из Крыма. А вот семейству Бузонни удалось это сделать намного раньше, еще в сентябре 1919 года.
Разместив с грехом пополам свою семью в тесной каютке третьего класса, Умберто стоял на палубе забитого беженцами парохода «Редедя — князь Косожский» и, предчувствуя мучительную качку, смотрел на удаляющиеся берега под пасмурным небом. Он сентиментально прощался с Россией, где столько лет делал полные сборы, где были такие очереди зевак, желающих поглазеть на «вестницу смерти» и «египетских карликов-близнецов». Кутаясь от прохладного морского бриза в плед, наброшенный на плечи, Бузонни понимал, что время изменилось бесповоротно, что Россия невежд канула в вечность, что антрепризе для простофиль пришел конец.
И чутье не подводило опытного антрепренера, «любимца русской публики с 1908 по 1917 г.», хотя он и не мог знать о том, что несколькими днями раньше, в конце августа 1919 года в Москве председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ульянов (Ленин) подписал декрет о национализации театров и зрелищ.
Владимир Печенкин
КАВЕРЗНОЕ ДЕЛО В ТИХОМ СТОРОЖЦЕ
Из детективных историй
1
Парило. Солнце выгревало из земли остатки весенней влаги. «Частный жилищный сектор» улицы Старомайданной утопал в свежей садовой зелени. Пусто было в это время дня на Старомайданной. Дремали под заборами свиньи, у ворот собаки. На скамеечке, как обычно, сидел дедушка, грел под теплыми лучами свои ревматизмы.
Женя Савченко шел из школы то скорым шагом, то бегом. Его задержала классная руководительница, и теперь он на бегу решал непростую задачу: свернуть ли направо домой, чтобы положить портфель, или налево, к стадиону, где скоро начнется футбол. Но если на стадион, то так и придется до вечера таскать портфель. А если домой, то как бы бабушка не засадила готовить уроки…
Ему не довелось свернуть ни туда, ни сюда. Из двора дома, где живет Колька Гроховенко, вдруг вышел Колькин отец — дядька Федор. Был он то ли пьян, то ли спросонья. Наткнувшись взглядом на Женю Савченко, вздрогнул, попятился. Но узнал, кажется, и попросил хрипло:
— Хлопчик, эй! Беги, хлопчик, в милицию скорийше! У меня в хате человека убили…
По спине у Жени пошли мурашки: на рубахе-то у дядьки Федора — кровь!.. Женя прижал портфель к груди и помчался вдоль Старомайданной.
Майор Авраменко ходил по кабинету, ерошил волосы на затылке и озадаченно поглядывал на младшего сержанта Бевзу. Младший сержант, пользуясь особым положением шофера, привольно посиживал в присутствии начальника — разговор шел на такую тему, при которой допустимо шоферу сидеть, а начальству ходить: разговор шел о рыбалке.
— На Карлушином озере самый теперь жор, — искушал Бевза начальника. Хоть на что берет, и прикармливать не надо. На хлеб, на тесто, на червя — на все. Ну, мабудь, невредно трошки подкормить макухой…
— А макуха есть?
— Все есть. В ассортименте.
— Червей много накопал? Значит, так: я, ты, следователь да еще прокурор с Помощником просятся. Всех, выходит, пятеро, учти.
— За це не турбуйтесь, товарищ майор. Я вам кажу, есть все в ассортименте. Только треба выехать пораньше, чтоб с того берега начать. Там глыбже, рыбы больше.