Поиск-80: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Да? — несколько растерянно переспросил Михаил. — А сколько же человек жило здесь?
— Около шести тысяч часов, — ответил я на его вопрошающий взгляд, и Михаил, кивнув, с прежним изумленно-восторженным видом стал разглядывать гермокамеру. Я проследил за его взглядом: маленький столик, складывающаяся из толстой полиэтиленовой пленки раковина, узкая деревянная кровать, на которой змеей была укреплена резиновая трубка — датчик сна…
— Знали ли хоть они, на что идут? — спрашивает Михаил, опять оборачиваясь ко мне.
— Кто? — удивляется Боданцев. — Испытатели? Конечно, знали! Это ведь наши техники и лаборанты. Не только знали, но и сами принимали участие в разработке аппаратуры.
Боданцев ушел в угол гермокамеры, поднял с пола пучок проводов, оканчивавшихся штекером.
— У камеры круглосуточно дежурил врач. Когда испытатель ложился спать, датчики частоты пульса, артериального давления, частоты и ритма дыхания, расположенные у него на теле, подключались через этот штекер к кабелю телеметрии. В любую секунду мы знали, как он себя чувствует. Ну и кроме того радио, телефон… А если уж совсем приспичит, — рассмеялся на всю камеру Боданцев, — можно включить тифон. — Боданцев указал на красный выключатель на стене. — На пульте точно такой, дублирующий.
Тифон, эта дикая сирена, как утверждает молва, выпрошенный в тепловозном депо лично Боданцевым, года три назад включался лишь однажды — техники проверяли линию. Но тогда меня не было, мне лишь рассказывали, что это за дьявольская штука — истошный вой по всем этажам, мертвого на ноги поднимет!
Провода со штекером Боданцев опустил на пол — аккуратно, не дай бог повредить. Сел на кушетку, которую собирался заменить диванчиком, и рассмеялся вновь — заразительно, заполняя хохотом всю гермокамеру, словно шум водопада.
— Александр Валерьевич готов мне голову оторвать, когда телеметрия барахлит. Каждый раз пишет докладные. А начальник отдела что? Лишает меня, разумеется, премии. Если они вообще бывают… — Опять гулкий смех. — Какие у нас премии? Только по хоздоговорным работам, а мы ими уже давно не занимаемся — космос, космос… Но я не обижаюсь, — продолжал Боданцев, отсмеявшись. — Он у нас сердечник, Александр Валерьевич. Однажды, с усталости, видать, сам на себя посмотрел критически и говорит мне: «Один испытатель — сорок спасателей». Сорок не сорок, но своих медиков он заставляет дежурить у гермокамеры круглосуточно — нам, технарям, не доверяет даже контроль телеметрии. Видели в зале диван? Это для ночных дежурств — я самолично поставил. Ох, как он взвился на дыбы! — Опять смех, от которого трясутся даже стены гермокамеры. — На меня с кулаками: «Ночью дежурные должны сидеть у пульта, а не отдыхать на диване!» А что им, всей бригаде, всем сидеть у пульта? Не верит технике, и только. Сердечник!
Отсмеявшись, Боданцев принял серьезный вид. Озабоченный.
— У вас вопросы ко мне есть?
Михаил присел с ним рядом, на кушетку. Кушетка заскрипела — на двух явно не рассчитана.
— А кто был первым?
— Первым? — Боданцев наморщил лоб. — Не помню, много было. А ты, Саша, не помнишь?
Я пожал плечами. В самом деле, кто был первым? Камера тогда была маленькой — в два раза меньше этой. Кто же перешагнул порог первым? Перешагнул, вдохнул пахнущий свежескошенным сеном воздух… Такой запах воздуху придает хлорелла — сама немного газит.
— Не помню. Можно посмотреть по «Историям болезни».
— Если ко мне вопросов нет… График, что поделаешь.
Ушел.
— Ты мне хотел рассказать про симбиоз, — напомнил Михаил.
— А… Разве?
В памяти вдруг всплыли полузабытые строки из стихотворения Дмитриева; стихи мы напечатали в стенгазете, посвященной двухмесячному эксперименту:
Запирали их в сурдокамерах, В бесконечности немоты, Не железных людей, не каменных, А таких же, как я и ты…Мелодрама, конечно, но в общем-то верно. Кушетка, столик, крошечная кухня, две полки — с посудой и книгами, бортовой журнал, эспандеры… Вот и все. Час, второй, третий… «Как самочувствие?» — спрашивает дежурный врач по связи. «Нормальное».
А капнограф, анализатор концентрации углекислого газа в атмосфере гермокамеры, медленно поднимает кривую вверх — к полутора процентам. «Как самочувствие?» — «Нормальное».
А приборы говорили: за сутки из гермокамеры исчезали двадцать литров кислорода. Признаки гипоксии у человека начинают проявляться уже при семнадцати процентах содержания кислорода в атмосфере… Значит, человек с хлореллой в гермокамере может прожить не более двадцати пяти дней.
Но главное было даже не в этом — не в кислородном голодании. Эту проблему мы в конце концов решили, изменив рацион питания, — уравняли дыхательный и ассимиляционные коэффициенты человека и хлореллы. Главное было в другом: мы очень боялись ацидоза [4] . Из литературы знали: углекислый газ прежде всего насыщает кровь. Но насколько это опасно? Крайняя форма некомпенсированного ацидоза — кома. В переводе с греческого «глубокий сон». Настолько глубокий, что вернуть человека к жизни порой бывает невозможно.
4
Патологическое состояние, связанное с накоплением в тканях и крови человека кислых продуктов обмена веществ.
Да, мы все время контролировали кровь. Ее кислотность, «п-аш». Признаки компенсированного ацидоза появились быстро — на второй, кажется, день. «П-аш» крови на наших графиках медленно, зеркально повторяя характер кривой капнографа, поползла вниз. Пока это было не опасно — в пределах допустимого. Стоит в гермокамере снизить концентрацию углекислоты — кривая «п-аш» крови поползет вверх, ацидоз был пока управляемый. Но где-то, на каком-то участке, мы ждали, кривая «п-аш» должна сделать резкий скачок или наоборот — площадку, должна нарушить свое «зеркальное» повторение кривой капнографа. Это и должно стать сигналом начала некомпенсированного ацидоза. Организм испытателя уже не в состоянии «переваривать» излишки углекислоты — начинается отравление. И мы ждали…
Пятые, шестые сутки… «Как самочувствие?» — «Нормальное».
А на седьмые сутки кривая «п-аш» вдруг пошла вверх. Мы не верили своим глазам: в чем дело? Все пальцы искололи испытателю, Боданцев изошел злостью — для анализа крови нужно руку просовывать наружу через специальный манжет, а значит, нарушалась герметичность. Все верно: кривая «п-аш» за ночь поднялась. А днем — опять упала. Так и пошло: днем кривая падает, а ночью — лезет вверх.
Сколько было высказано гипотез и предположений — голова пухла! А потом кто-то сопоставил кривые капнографа (Тая, кажется) с нашими злополучными данными по кислотности крови, и мы поняли наконец, в чем дело. Оказывается, предсказанный когда-то «симбиоз Скорика» (баланс между хлорофиллом растений и гемоглобином высших животных) оправдался полностью. Конечно, этот симбиоз профессор Скорик, наш шеф и бог, рассчитал чисто теоретически, для всей биосферы в целом, а мы получили его в микромодели биосферы, но суть-то одна и та же! Вот в чем дело: концентрация углекислоты в гермокамере, когда мы выровняли дыхательный и ассимиляционный коэффициенты, хлореллой стала поддерживаться переменной — в зависимости от того, что делает, в каком состоянии находится человек. Днем, когда испытатель работал и потреблял кислорода больше, а значит, больше и выделял метаболитов [5] , хлорелла, получая «усиленное питание», давала больше кислорода, поддерживая концентрацию углекислого газа около полутора процентов. Зато ночью, когда испытатель спал, концентрация падала почти в два раза…
5
Продукты жизнедеятельности, подлежащие удалению из организма. Здесь имеются в виду газовые выделения при дыхании.