Поиск-88: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— На море тихо, на море спокойно, а мне вот — не по себе... — О’Греди рывком снял фуражку, дернул себя за рыжую прядь, но тут же пригладил вихры и вдавил кнопку звонка. — Поскорей бы добраться до Ливерпуля. Не люблю подобной тишины, а тут еще проклятая трясучка мотает нервы. Да-да! Это скверно! Это очень плохо: издерганный человек не выложится сполна в нужную минуту. В определенном смысле корабль — тот же человек, и корабль мой болен. А я привык к здоровому организму и боюсь при нынешних обстоятельствах допустить промах, ошибку. Знаю — да-да-да! — подобные мысли опасны для командира — рождают неуверенность, но что прикажете делать?
— Вы
— Пустое! Своим не скажешь, а вы... Вы лицо как бы нейтральное, да и расстанемся скоро. — О’Греди предложил гостю устраиваться на диване, сам опустился в креслице возле стола. — Простите, вы на самом деле русский?
— Стопроцентный!
— Но ведь... Арлекин — это псевдоним?
— Нет, так меня звали друзья. Была причина.
— Простите!.. Говорят, вы — капитан. Это, значит, тоже не выдумка? Полагаю, я не обидел вас расспросами. Да? Надеюсь, что так. Да-да-да!
— Полагаю, что нет! — улыбнулся Владимир. — А мое капитанство... И это — истинная правда. Клянусь собором святого Павла!
— Бывали в Лондоне? — заинтересовался О’Греди.
— Только однажды, да и то в качестве практиканта... — пояснил Владимир. — Кончал институт водного транспорта.
— Значит, вы из «купцов»... — разочарованно протянул лейтенант-коммандер.
— У меня звание капитан-лейтенанта, — пожал плечами гость. — Но вы правы — я офицер военного времени.
Вестовой принес чай, разлил в чашки, снял салфетку с горки сандвичей и бесшумно исчез. О’Греди закурил, извинился и предложил гостю сахар. Дождавшись, когда тот сделает первый глоток, сам отхлебнул из чашки и снова взялся за сигарету.
— На суше воевали? — Командир фрегата походил сейчас на любопытного мальчишку, и это был новый О’Греди. Он виновато улыбнулся. — Для меня не морские бои — тайна за семью печатями. А уж в России тем более... Послушать наших мудрецов — Советы выдохлись и вот-вот начнут агонизировать.
— Все зависит от источника информации, — Арлекин с наслаждением прихлебывал чай: давненько не пробовал, ей-ей!
— То есть? — не понял О’Греди.
— Видимо, предпочитают Геббельса. Нам было очень трудно. Очень. И сейчас нелегко, но вашим «мудрецам» не хочется глянуть в корень. Проще слушать берлинские барабаны. — И задумался. Сказал устало: — Да, я воевал и на суше...
Меньше всего ему хотелось что-то вспоминать, о чем-то рассказывать даже этому обаятельному офицеру. Можно, конечно, отделаться общими фразами, но если рыжий лейтенант-коммандер искренен, а это видимо так в желании что-нибудь узнать о н а ш е й войне, то представляется единственная возможность хоть как-то отблагодарить хозяина за спасение и ответить искренностью тоже. Только не сфальшивить, найти точные и честные слова, чтобы О’Греди все у в и д е л и понял.
Начал сбивчиво, но постепенно разговорился.
Пережитое оживало в неожиданных деталях, которые, оказывается, с готовностью подсовывала память, сохранившая, черт возьми, все в мельчайших, даже страшных подробностях, которые, в сущности, хотелось забыть. Два с лишним года идет война... В далекой Атлантике, на борту чужого фрегата, он, быть может, впервые понял и осознал истинную величину жертв, выпавших на долю его народа, цену крови, пролитой не только во имя России, но для спасения этих людей.
«Поймете ли вы когда-нибудь, что за войну мы ведем и во имя чего? — думал, поглядывая на ирландца. А тот пристально разглядывал тупые носы своих башмаков, и было в лице такое, словно он пытался найти там ответ на некий мучительный вопрос. — Этот — поймет... Но кто-то не захочет, а кто-то, поняв, постарается забыть. А ведь и я... и мне хочется забыть все страшное и подлое, — вдруг вспомнил он, — но, видно, ничего забыть не удастся...»
— А Маскем стал контр-адмиралом!.. — произнес вдруг О’Греди. — Чины, спасенный капиталец в Персии!.. — выругался и зло чиркнул зажигалкой. — Аристократ и джентльмен, а сам... Не удалось вас шлепнуть, так решил избавиться по-другому. Чем-то вы его уязвили. Да-да! Он, как всякое ничтожество, злопамятен и щелчков по носу не прощает. Могу почти с уверенностью сказать, что ваша смерть, дорогой Арлекин, была запланирована. Да-да-да! О-о! Она таилась в самой идее леерной переправы, и рывок «Абердина» был предусмотрен. Да-да! Еще до того, как вас вывели на корму флагмана, акустики доложили о появлении субмарин. Хорошо, что я был начеку и уравнял ход. Да и плотик на всякий случай уже приготовил. Не по душе мне грязные приемы. Даже если бы вы оказались немецким шпионом.
— Ну... случай со мной — частность. Маскемы, как сказал наш Верховный, приходят и уходят, а мы с вами — остаемся. И поэтому, сэр, благодарю за все от души. Проснулся бы я, если бы не «Черуэлл»? Вряд ли.
— Н-да... Спали вы на редкость крепко! — рассмеялся О’Греди. — Наверное, фаталист и верите в судьбу?
— Как у нас говорят, судьба — индейка. Надеюсь, моя не рождественская, обреченная под нож.
— Сэр («Ого!» — У Владимира даже приподнялись брови)! Забудьте о моем предложении стать рулевым фрегата.
— Нет, отчего же...
— Все! — Лейтенант-коммандер подобрал ноги и сжал кулак. — Отныне вы — гость «Черуэлла».
Эти слова О’Греди произнес за несколько секунд до трезвона колоколов громкого боя. Оба вскочили: боевая тревога!
На «веранде» — привычнее. К тому же, не хотелось мешать лейтенант-коммандеру. Знал, как нервирует командиров присутствие постороннего человека. Тем более во время боя. Поэтому и крикнул ему О’Греди, выскакивая из каюты: «Можете находиться где хотите, помогайте как можете, только не мешайте!» Очевидно, фраза претендовала на юмор, но Владимир шутки не принял — решил и в самом деле не мешать экипажу. Верный своему правилу — во время боя постоянно удерживать в поле зрения и море и небо, — занял место на левом крыле мостика.
Горбатый силуэт «эрликона» и неподвижные фигуры моряков возле него напоминали гигантского принюхивающегося комара. Опущенные стволы — нетерпеливое жало. Оно подрагивает в предвкушении жертвы, да вот беда — скрывает врага осенняя ночь. Даже океан лишь угадывается по скользящим, почти неуловимым бликам, которые гаснут быстрее, чем успеваешь их разглядеть. Оттого и мерцает ночь, оттого и не поймешь, рябит ли в глазах, или это беспокойное кружево кажется, а на самом деле его нет, и есть лишь густая чернота, в которой укрылась невидимая опасность. А кружево все-таки движется, переливается сгустками синевы, неясными и вкрадчивыми, потому что фрегат еле ползет, бесшумно раздвигая антрацитовую ночь, и только слабая пенная бахрома, ставшая более различимой у форштевня и обрамляющая зеленоватым пунктиром треугольник носовой палубы, напоминает о движении. Внутри треугольника угадывается главный калибр — primary armament, ниже — торопливое движение людей у станины «хеджехога».