Пока Париж спал
Шрифт:
– Мистер Боу-Чэмпс, откуда у вас этот шрам на лице? Довольно необычный.
Жан-Люк напоминает себе, что в таких ситуациях лучше не нарываться. Податливость – лучшая тактика, он не должен выглядеть так, будто защищается. Не спорь. Оставайся спокойным. Он чувствует, как струйка пота стекает по ребрам.
– Я получил его во время войны, – бормочет он.
Брэдли смотрит на Джексона, приподнимая бровь.
– Где? – спрашивает Джексон.
Жан-Люк колеблется, пытаясь понять, может ли он рассказать историю, которую использовал все это время, ту, где его ранило осколком во время бомбардировки
Брэдли наклоняется вперед и пристально смотрит ему в глаза.
– Что вы делали во время войны?
Жан-Люк смотрит прямо на него.
– Я работал в Бобиньи – на железной дороге.
Брэдли приподнимает густую бровь.
– Дранси?
Жан-Люк кивает.
– Концлагерь в Дранси?
Он снова кивает. Он чувствует себя загнанным в угол, будто его заставляют соглашаться с чем-то, что не отражает всю историю целиком.
– Откуда тысячи евреев были отправлены на смерть в Аушвиц?
– Я просто работал на железнодорожных путях.
Жан-Люк удерживает зрительный контакт, он не хочет быть первым, кто отведет взгляд.
– Чтобы поезда уходили по расписанию.
– Я просто выполнял свою работу.
Лицо Брэдли становится еще ярче и краснее.
– Просто выполняли свою работу? Это мы уже слышали. Но ведь вы были там, не так ли? Вы помогали им, пособничали?
– Нет!
– Дранси был транзитным лагерем, так ведь? И вы помогали им перевозить евреев в Аушвиц.
– Нет! Я хотел остановить их! Даже пытался вывести рельсы из строя. И попал в больницу из-за этого.
– Неужели? – произносит Брэдли с насмешкой.
– Это правда, клянусь.
Глава 4
Жан-Люк
Париж, 6 марта 1944 года
По прошествии четырех лет жизнь в оккупации стала для них привычной.
Кто-то адаптировался лучше, кто-то хуже, но Жан-Люк по-прежнему каждый день просыпался с неутихающим чувством тревоги. В то утро он с трудом выбрался из постели, чтобы отправиться на дежурство на станцию Сен-Лазар, но в этот раз начальник станции не выдал ему сумку с инструментами, как делал обычно. Вместо этого он многозначительно посмотрел на него.
– Сегодня ты должен отправиться в Бобиньи.
– Бобиньи? – повторил Жан-Люк.
– Да. – Начальник посмотрел ему в глаза. Они оба знали, что значило отправиться в Бобиньи.
– Я думал, эту станцию закрыли.
– Ее закрыли для пассажирских поездов, теперь она служит для других целей.
Начальник замолчал, давая Жан-Люку осмыслить услышанное.
– Это ведь рядом с транзитным лагерем Дранси? – Голос Жан-Люка задрожал, а сердце бешено застучало. Он пытался найти выход.
– Да, и рельсы нуждаются в ремонте. Нам приказали отправить туда шесть работников. – Он сделал паузу. – Не смей что-то выкинуть там. Теперь боши заправляют там всем. Постарайся не показывать им свою руку.
Жан-Люк работал на государственную железнодорожную компанию с тех пор, как ушел из школы шесть лет назад, когда ему было пятнадцать. Но, как и все остальное, теперь железная дорога принадлежала немцам. Он отвернулся и сунул свою изуродованную руку в карман. Он даже не задумывался об этом. То, что он родился только с большим и указательным пальцами на левой руке, никогда и ни в чем ему не мешало.
– Им такие штуки не по душе.
Взгляд его начальника смягчился.
– Ты работаешь так же хорошо, как и остальные, даже лучше, но бошам нравится, когда все… Ну, ты знаешь. Ты ведь не хочешь, чтобы они отправили тебя в один из трудовых лагерей.
Жан-Люк вытащил больную руку из кармана и сжал ее здоровой рукой, внезапно смутившись.
Его отец был хорошим другом начальника станции, и эта дружба помогла ему получить первую работу, несмотря на его дефект. Ему пришлось хорошенько потрудиться, чтобы доказать свою пригодность, но вскоре коллеги и начальство поняли, что это никак не влияет на его сноровку, он может крепко зажать что угодно между большим и указательным пальцами левой руки, а работать своей здоровой рукой.
– А мне… мне обязательно ехать?
Он спрятал руки обратно в карманы.
Начальник слегка приподнял бровь, затем отвернулся и ушел. Жан-Люку ничего не оставалось, как последовать за ним к армейскому грузовику. Они крепко пожали друг другу руки, и он залез в кузов. Там уже было пятеро мужчин, он кивнул им, но не произнес ни слова.
Пока они ехали по пустынным улицам, мужчины осматривали грузовик, пытаясь оценить друг друга, все с мрачными лицами. Жан-Люк подумал, что никто из них не испытывал особого желания работать так близко к печально известному лагерю. Туда отправили тысячи евреев, некоторых коммунистов и членов Сопротивления. Никто не знал, что случилось с ними потом, хотя были слухи. Ходило много слухов.
Они мчались по пустынным улицам Парижа, затем на северо-восток, в сторону Дранси; по пути им время от времени попадались другие военные машины. Жан-Люк наблюдал, как их водитель-француз здоровался с ними, когда они проезжали мимо. Коллаборационист! Он точно знал. Это была такая игра, в которую он играл сам с собой – угадать, кто сотрудничал с немцами, а кто нет. Хотя зачастую грань была размытой. У него были друзья, которые покупали вещи на черном рынке. Но кто владеет черным рынком? Обычно только у самих бошей и у тех, кто с ними сотрудничал, был доступ к определенным товарам. Это была серая зона, и он предпочитал брать предметы только тогда, когда точно знал, откуда они – будь то кролик или голубь, подстреленный другом, или овощи от знакомых с фермы.
Выбоина на дороге вернула его в настоящее. Жан-Люк посмотрел на остальных мужчин в грузовике, но встретил только пустые взгляды. Прошли времена открытой, непринужденной дружбы между коллегами. Прошли времена веселой болтовни молодых людей, только получивших новую работу. Мрачное молчание – вот все, что осталось.
Молчание. Это было что-то вроде оружия, единственное оружие в арсенале Жан-Люка. Он отказывался разговаривать с бошами, даже если они выглядели дружелюбно и вежливо спрашивали дорогу. Он просто игнорировал их. Еще он брал свой билет на метро и складывал его в форме буквы V, прежде чем бросить на землю в одном из туннелей. V означало Victoria – победа. Эти незначительные акты неповиновения – все, что ему оставалось, но они ничего не меняли. Он отчаянно хотел сделать что-то большее.