Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
Лафайет снова уехал: Париж дышал злобой ему вслед, а к врагу нельзя поворачиваться спиной. Вскоре он с радостью сообщил Адриенне, что возвращается к своему настоящему делу — армии. Он верил, что война, последний довод королей, поможет удержать страну от падения в пропасть, объединив народ и сохранив конституционную монархию. Однако, стоило ему увидеть армию вблизи, как тон писем резко изменился. Полки не укомплектованы, плохо вооружены и не знакомы с дисциплиной; солдаты, развращенные подстрекателями, ни в грош не ставят офицеров-дворян, как тут воевать. Старик Рошамбо заболел — сказались старые раны, и Северную армию передали под начало Лафайета. Это неожиданное повышение тотчас породило новых врагов, причем самых неожиданных: герцог де Лозен, который теперь именовал себя Бироном, отринув дворянский титул, заявил, что с этой задачей лучше бы справился Люкнер — командир Рейнской армии, сам же он не желает служить "ни славе, ни глупости" генерала, с которым они вместе брали Йорктаун! Бриссо, который прежде разделял политические пристрастия Лафайета, теперь объединился против него с Робеспьером; даже поэт Андре Шенье, куда более даровитый,
Жильбер звал Адриенну к себе. После нескольких дней мучительных раздумий, она всё же осталась в Шаваньяке: не хотела подать предлог к клевете и стать обузой для армии. Потом мать, вернувшаяся в Париж, написала ей о храбром поступке Лафайета, который один встал на защиту короля, подобно древнему рыцарю. Издалека этот поступок расценили иначе. Всего несколько дней спустя Пруссия вступила в войну на стороне Австрии, Собрание бросило клич "Отечество в опасности!". Через Шаваньяк шел батальон добровольцев из Жиронды. Узнав, что замок принадлежит Лафайету, они захотели его спалить. Адриенна отправилась к ним сама, пригласила офицеров на обед, распорядилась накормить солдат и разместила их на постой в поселке — замок остался цел…
Все новости Адриенна узнавала теперь только из газет и писем матери. В конце июля герцог Брауншвейгский издал манифест, в котором было грозное предупреждение: в случае нападения на Тюильри и причинения малейшего вреда их величествам, за королевскую семью отомстят, примерно наказав мятежных парижан. Узнав об этом, герцог д’Айен, лечившийся в Швейцарии, немедленно вернулся в Париж, чтобы быть рядом с семьей в минуту опасности. Госпоже д’Айен было неуютно в их огромном особняке, расположенном слишком близко от монастыря фельянов и Манежа, она уговорила мужа переехать в маленький домиков Сен-Жерменском предместье. Ночь на десятое августа и весь тот страшный день она провела там, вместе с Розалией, молясь Господу, чтобы он сохранил их мужей. Д’Айен и герцог де Граммон были в Тюильри вместе с маршалом де Муши и князем де Пуа [16] . К счастью, всем им удалось уцелеть, хотя Розалия чуть не сошла с ума от страха, ведь Граммона искали среди мертвых. Не успели они обрадоваться счастливому исходу, как мать и отца Адриенны вызвали в Ратушу и потребовали у них объяснений, почему они переехали. Пришлось возвращаться в особняк, мимо которого только что возили телеги с растерзанными трупами…
16
Князь де Пуа был сыном маршала де Муши, герцог д’Айен — племянником. У д’Айена было пять дочерей: Луиза вышла замуж за Луи де Ноайля (брата князя де Пуа), Адриенна — за Лафайета, Полина — за Монтагю, Розалия — за Граммона, Клотильда умерла после родов незадолго до революции.
Статую Людовика XV сбросили с пьедестала, а площадь переименовали в площадь Революции; та же участь постигла статую Людовика XIV на Вандомской площади, переименованной в площадь Пик, и статую Людовика ХШ на Королевской, ставшей площадью Федератов; бронзовых гигантов отправили на переплавку. А семью Людовика XVI Сангер отконвоировал в Тампль — страшную средневековую крепость со стенами толщиной в четыре метра и навесами на окнах, не пропускающих солнечный свет…
Газеты пестрели кровавыми декретами, требовавшими очистить нацию от заговорщиков. Новый министр юстиции Дантон заявлял, что, не будь предателей, война бы уже закончилась. Его секретарь Фабр д’Эглантин призывал к репрессиям, министр внутренних дел Ролан настаивал на предупредительных мерах, чтобы избегнуть опасности.
"Предателей" и "изменников" стали выискивать в армиях — только не в той, которой командовал Лафайет. Поняв, что настоящая опасность — в Париже, он хотел повести свои войска на борьбу с террором, однако армия за ним не пошла…
В воскресенье, 26 августа, в Шаваньяк доставили декрет Национального собрания: Лафайет объявлен изменником отечества, его надлежало арестовать и доставить в Париж живого или мертвого. Впрочем, в Париже ему всё равно грозила гильотина (так прозвали машину для отсекания головы, которой депутат Гильотен предложил заменить виселицу). В тот же день после обеда принесли письмо от Луизы, вернувшее Адриенну к жизни: Лафайет успел бежать в Голландию, намереваясь оттуда отплыть в США. (Разумеется, всё это было написано не прямо, а замысловато, эзоповым языком.) Радостная новость опечалила тетушку Шаваньяк: Америка — это так далеко! Наверное, ей уж больше не увидеть любимого племянника! Тут прибежал перепуганный управляющий: в поселке бунт, замок изменника хотят разграбить и сжечь. Отправив Анастасию и Виргинию с гувернанткой в замок Ланжак, а Жоржа с гувернером — к знакомому священнику, жившему в горах, Адриенна всю ночь жгла в камине бумаги, а утром отправилась в Бриуд, прямо к председателю трибунала: пусть Шаваньяк опечатают — по крайней мере, это защитит его от разграбления.
Дома дожидались еще два письма от Лафайета: одно было адресовано ей, другое тетушке. Жене Жильбер написал 21 августа из Рошфора в графстве Намюр, что его арестовал патруль австрийских гусар. С ним были еще два десятка офицеров: три брата Латур-Мобуры, братья Ромёфы, военный инженер Бюро де Пюзи, Лаколомб и другие (во Франции их всех арестовали бы за то, что они не арестовали Жильбера), а еще Александр Ламет, тоже попавший в черные списки. Во Франции возродили проскрипции! Американцы переняли у древних священные принципы свободы и демократии, а французы — кровавую практику диктатуры! Командиру австрийского эскадрона беглецы объяснили, что ищут убежища в нейтральной стране, поскольку подвергаются политическим преследованиям в своем отечестве. Но им не позволили уехать в Льеж, хотя австрийцы не имели никакого права задерживать их на территории этого княжества. В глазах императора Франца II Лафайет — мятежник, опасный человек, государственный преступник. О боже! Неужели император не знает, как самоотверженно Жильбер защищал его тетку Марию-Антуанетту? Этот арест — недоразумение, всё выяснится, их всех отпустят. Да, тут ещё что-то написано… Жильбер просит её приехать. Конечно! Надо собираться. Дети уже на пути в Шаваньяк, они поедут все вместе. Но в этот миг вошла заплаканная тетушка. Ее письмо было датировано двадцать четвертым числом и отправлено уже из Нивеля в Брабанте; Лафайет сообщал ей, что заболел. Заболел?! Надо срочно ехать! Но куца? Вдруг его переведут куда-нибудь еще — в Брюссель, в Австрию? Надо написать матери в Париж, пусть попробует что-нибудь разузнать.
20
Предпринять опасную вещь — это пустяки, другое дело — избежать опасности, доведя ее до конца". Бомарше знал, о чём говорит, кода писал "Женитьбу Фигаро". Но что он раньше считал опасностью?
Всего через полтора месяца после своего воцарения Людовик XVI дал ему тайное поручение: нужно было срочно выехать в Лондон, уничтожить два памфлета против королевы и предотвратить публикацию третьего. За несколько месяцев Бомарше проделал больше тысячи восьмисот лье, его ограбили, обманули, отравили, серьезно подорвав здоровье, но он довел до конца свое опасное предприятие, король остался им доволен — и поручил выкупить переписку между своим покойным дедом и шевалье д’Эоном, чтобы этот непонятный, а потому опасный человек, то ли мужчина, то ли женщина, не смог его шантажировать. По возвращении во Францию Бомарше ждал триумф: принц Конти назвал его великим человеком и лично посетил бывшего часовщика, который сам себя сделал дворянином; Мария-Тереза, его нынешняя жена, именно тогда влюбилась в него. Потом английские колонии в Америке провозгласили независимость. Официально Франция оставалась в стороне, однако Бомарше поручили создать торговый дом, который поставлял бы бостонцам товары особого рода: пушки, мушкеты, бомбы, порох, обмундирование… Однажды бдительный английский посол лорд Стормонт сам приехал в порт Марселя и приказал дважды разгрузить один и тот же корабль, однако десять месяцев спустя груз всё же был доставлен по назначению, даже английские корсары ничего не смогли с этим поделать. За четыре года Бомарше снарядил двенадцать кораблей, отчаливших из Гавра, Сен-Назера, Ла-Рошели, Бордо и Марселя. Кстати, американцы до сих пор должны ему два миллиона двести восемьдесят тысяч ливров — доказать это не составит труда.
Пока Франция воевала с Англией, автор "Севильского цирюльника" выигрывал другие сражения: разгромил в полемике Мирабо, которого парижские финансисты наняли писать памфлеты против Компании по водоснабжению Парижа, чтобы ее акции обесценились. Бомарше издал полное собрание сочинений Вольтера, для чего потребовалось построить бумажную фабрику в Вогезах, отлить специальный шрифт и купить под типографию заброшенный форт Кель у маркграфа Баденского, по ту сторону Рейна. Убытки составили не меньше миллиона…
Революцию отец Фигаро наблюдал из партера, поскольку выстроил себе дом на берегу Сены рядом с Бастилией. После событий 14 июля он повесил на ворота табличку: "Этот сад был посажен в Первый год Свободы". Он даже вошел в Парижскую коммуну. В его доме нашли приют восемьсот провинциалов, приехавших на праздник Федерации, а когда собирали патриотические пожертвования, он отдал беднякам из Сент-Антуанского предместья четверть своих доходов и еще двенадцать тысяч ливров. Но оказалось, что в главном ничего не изменилось. "Клевещите, клевещите, что-нибудь да останется". На Бомарше снова писали доносы, якобы он прячет хлеб и оружие. Больше всех усердствовал Марат. Однажды в дом ворвались с тысячу национальных гвардейцев и просто забияк. Когда приходить стали даже ночью, Бомарше начал прятаться у друзей. Ему это надоело, и он решил действовать иначе: совершить нечто такое, чтобы сделаться недосягаемым для злобных собачонок, хватающих за пятки. В воздухе носились слухи о неминуемой войне; Бомарше купил в Голландии шестьдесят тысяч австрийских ружей, чтобы затем продать их французскому правительству. Увы, все правительства одинаковы: военный министр Лебрен пытался заставить Бомарше продать ружья за бесценок трем подставным лицам, которые затем перепродали бы их государству по обычной цене, что позволило бы Лебрену прикарманить четверть прибыли. Естественно, Бомарше это не устраивало, тогда Мануэль выдвинул против него обвинение в спекуляции оружием! Верного человека, которого Бомарше отправил в Голландию с чужим паспортом, арестовали на границе; снова угрозы, взятки, хлопоты, а ведь он уже не мальчик, ему шестьдесят лет…
Двадцать третьего августа 1792 года его арестовали и посадили в тюрьму аббатства. В тот самый день пруссаки, вторгшиеся во Францию, захватили Лонгви. Отечество в опасности! Ставленник Дантона Дюмурье, сменивший Лафайета, не смог объединиться с Келлерманом и удержать Верден. Из Парижа на фронт уходили батальоны добровольцев; Мануэль выпустил Бомарше из тюрьмы в обмен на обещание привезти из Голландии эти треклятые ружья. Второго сентября, снабженный паспортами, он выехал в Гавр, где его дожидались жена и дочь-подросток, чтобы немедленно сесть на корабль, идущий в Англию. Он пока еще не довел до конца свое новое опасное предприятие, зато избежал опасности — и какой! Двери тюрьмы раскрылись утром; когда дилижанс миновал заставу, в Париже уже гремел набат. Бомарше был дважды женат на вдовах, но Мария-Тереза может пока спрятать черную вуаль на дно сундука: смерть сейчас не гонится за ним со своей косой по дорогам Нормандии, она собирает обильную жатву в Париже…